Овидий в изгнании

* * *

– Раньше, – говорила общительная женщина в телевизоре, – мой муж храпел так, что мне казалось, будто я сплю со львом. Но ведь не каждой женщине хочется чувствовать себя укротительницей! Но теперь, – с нескрываемым торжеством сказала она, – у меня есть новый ноздренный фильтр «Ноктюрн»! Он легко крепится на нос, и простым движением завертки я модулирую звук до той частоты, какая мне нравится! «Ноктюрн» – не проводите ночь на арене!

В бравурной музыке растворилось простое, но полное последствий движение, и счастливая семья вихрем скрылась с экрана в супружеские будуары.

– А я видел эту женщину, – заявил младший сантехник, без дальнейших церемоний указывая пальцем на проповедницу «Ноктюрна». – В рекламе вензаболеваний. Она там в белом халате появляется между Адамом и Евой, когда они держатся одной рукой за яблоко, а другой друг за друга, и говорит: а вы уверены, что оно чистое? И пронзительно смотрит в кадр, давая понять, что это в большей степени нас касается.

– Ты зачем про это на ночь рассказал, – меланхолически сказал средний сантехник. – При моей впечатлительности, она мне обязательно приснится, в простом, но изящном платье, держа в одной руке мытое яблоко, а в другой насосную завертку. А утром я буду ни на что не годен.

– Когда же снег, – промолвил старший сантехник, стоявший у окна. Никто на это не ответил. – Сань, – повернулся он, – вот Татьяне выпало на третье в ночь, это какое число, по-нашему?

– Плюс двенадцать дней, – подсчитал младший сантехник, – с четырнадцатого на пятнадцатое.

– Это, стало быть, в понедельник утром.

– Значит, так.

– Как думаешь, выпадет?

– Я думаю, нет. Там же литература, – пояснил он свое мнение, – а тут что. Не выпадет.

– И по прогнозу сказали, что нет, – вздохнул старший сантехник, отходя от окна.

– Мужики, мне же Ясновид дал свою вторую главу, – вспомнил младший сантехник и полез искать, куда дел блокнот. – Романа своего. Вот, нашел; читать, что ли?

– Давай, – сказали ему с умеренной надеждой.

ГЛАВА ВТОРАЯ. СТУПЕНЯМИ В ПРОПАСТЬ

Мне стоит войти в этот бор, затянувшийся ржавью,

Чтоб тотчас почуять, как чуют походку чужого:

Лихим ли добытчиком, зверем иль древнею навью,

Но злобою полон мой путь, и не сыщешь иного.

Себя осмотрю я, пока руки-ноги на месте,

Себя я запомню, чтоб было о чем на досуге

Под хлопанье зимнего ветра по кровельной жести

Рассказывать внукам, и сыну, и верной супруге.

Но нет, не судилось стареть мне под кровлей своею,

Супругу ласкать и младенцев качать на коленях:

Быть может, есть Радость на свете – я спорить не смею:

Но я далеко, и по пояс в кровавой я пене.

– Посмотри, Семен, кому ты фановые трубы чинишь, – сказал средний, – это же свежий Пушкин народился. Народился, окрестился.

– Что это, он весь из стихов? – тревожно спросил старший.

– Нет, это вроде краткого содержания, чтобы знать, чего бояться, – успокоил младший. – Дальше только прозой. Другого пути нет.

Сумерки загустевали. На фоне темнеющего неба угрюмой кромкой прорезались верхи бора. Лесное озеро, на краю которого он решил наконец остановиться, влажно плескало в острые камыши. Выдропуск присел под молодым дубом, устало вытянув гудящие ноги. Остро пахнуло запоздалой ржанкой, и крупный лабардан ушел под воду с тяжелым, мягким плеском.

Подумав, что пора ему браться за дело, он заставил себя отрезветь от накатывающего сна и сжал теплый амулет Нетопыря. «Двумя руками, – сказал ему Энгельрих. – Твое тело должно замкнуться с его помощью в кольцо, иначе твоя сила бесплодно уйдет в воздух или землю. Вот так». Он показал ему, как пальцы должны входить в хитрые скважины амулета. Спасибо, мудрец, с пренебрежением подумал тогда Выдропуск. Мне хватает знать, как пальцам на топоре держаться. Ан, выходит, зря подумал.

Это был не простой амулет Нетопыря, какой можно за небольшие деньги купить у любого гостинника, приторговывающего щепетильным товаром, а особенный, редкостный. Выдропуску на своем веку довелось встретить лишь трех человек, владевших таким, и третий был тот, у кого он снял этот амулет с шеи, убив его в бою. У западных вофернов, которым больше известен этот талисман, – говорят, они-то и производили такие в Перводревности – его называют Зрящий Кожан, дорожа им пуще глаза за то, что не снашивается, как обычные амулеты, и хлебным вином его то и дело протирать не требуется.