Овидий в изгнании

Шахтер перечел.

– Почерк, кажется, не его, – сказал он. – Выносные линии более плавные и наклон не больше десяти градусов.

– Ну, знаете ли, почерк вообще вещь текучая, а в кризисные моменты изменяется до неузнаваемости, – замечает нехороший человек. – Поэтому результаты графологической экспертизы неохотно принимаются судом в качестве свидетельства, и тут, я вам скажу, столько еще спорных моментов…

И тогда шахтер преобразился. Он ударил об стол своей огромной ладонью, и стол переломился надвое. Он поднялся со стула, и фонарь померк в свете его полыхнувших глаз.

– Андрей Иванович, – сказал он, – слышал ли ты, что преступник обычно желает, чтобы в мире не было богов?

– Это почему так? – нервно осведомился Андрей Иванович, делая вид, что он, как человек интеллигентный, не замечает ни судьбы стола, ни перспективы ее разделить.

– Потому, что, когда доходит дело до неизбежного суда и, оборачиваясь, он созерцает чреду своих преступлений, он предпочел бы, чтоб в мире не было ни справедливости, ни ее гарантов. Обернись, Андрей Иванович!

Андрей Иванович обернулся, подозревая, что со спины закрадываются пособники шахтера.

– Что у тебя позади, кроме злодейств? Загляни в свое сердце, если не боишься его смрада. Тебе ли желать встречи с богами? Но боги, Андрей Иванович, есть. Они есть, и не спят в небесах, а ходят среди вас, испытывая, храните ли вы любовь и благочестие. Ты думаешь, кого, мечтая поглумиться всласть, пустил ты в дом? Ночи и теней я судия, для которого вьется пряжа судеб! Я царь Плутон! – страшно прогремел он и взглядом разметал обломки стола. – Мне все подвластно, я же ничему!

– Я что-то слышал такое, – туманно сказал Андрей Иванович, в обморочном расположении духа оползая вдоль серванта. – Что может собственных Плутонов российская земля рождать. Это в школе меня учили. Родила, значит, наконец, дай ей Бог здоровьичка.

Бережно поднеся тарелку к лицу, владыка Эреба дохнул в нее теплым дыханием, и распластанный по ней антрекот с маринованными грибочками подпрыгнул, свернулся, оброс шерстью и юркнул хозяину в левое ухо.

– Место, Блюмкин, – одобрительно сказал шахтер и обернулся к обличенному и беззащитному Андрею Ивановичу. – Твое поприще свершено. Я найду тебе достойную казнь. Пять минут на сборы. Военный билет и смену белья.

– Нет! – закричал Андрей Иванович.

– Нет! – закричала его жена и сообщница преступлений.

Шахтер покачал головой, и дом шатнулся.

– Сопротивление при задержании, – отметил он. – Ну, смотрите, товарищи. Я предлагал, как лучше.

И по гардине побежал зеленый огонь. С удивительной быстротой он перекинулся на телевизор, оставив несколько хрупких угольков от диктора первого канала, рассказывавшего про одуванчики на Кубани, пожрал китайскую вазу и громыхнул, как взрыв, объяв разом всю комнату. Супруги с опаленными спинами вынеслись в коридор. Шахтер, сатанически хохоча, стоял среди пышных роз и лиан пожара, и хомяк, обвивший лампу у него на голове, пронзительно кричал вслед убегающим:

– Ты, мать, или научись чернушки вымачивать, или приличным людям их не предлагай, а то в них лежать противно!

Андрей Иванович выскочил из подъезда и, не разбирая путей, опрометью кинулся прочь; адский вихорь свистел в его ушах, и подземные филины, разбуженные диким бегом, провожали его уханьем, тяжело носясь меж сталактитов. Наконец он стал, вывесив язык набок. «Ну, оторвались, кажется», – хотел он сказать жене, но вдруг увидел, что жены нет и сказать ему нечем. Его лицо, привыкшее к притворству, вытянулось в жарко дышащую пасть, из которой несло мертвечиной, по ногам колотился хвост, весь в серой шерсти, а ногти, прорвав тапки с зайчиками, симметрично скребли обугленную землю. Печень была девственно здоровой, а мигрени бесследно ушли. Он поднял желтые глаза туда, где была бы луна, если б он жил на пятом этаже, и завыл в ее предполагаемом направлении».

Парень выслушал и говорит:

– А мораль какая?

– А мораль, – говорит сосед, – такая, что нельзя быть свободным от общества, это нечестно и бесплодно. Вот и думай.

Парень думает: что это я, в самом деле. По-людски надо с соседями. К тому же у меня отец – электрик потомственный, а люстру давно пора обновить, таких уже не носят.

Пустился он в путь без устали и приходит к магазину «Восход».

Глава вторая,

где происходит то, чего и следовало ожидать