Овидий в изгнании

– Ну, слава Богу, теперь все повернулось. Наступило осознание! Но сколько нам выпало за эти годы! Вот скажи, призывник, в чем ты видишь свой долг как солдата?

– Ну, я не знаю. Я за мир вообще.

– А ты думаешь, мы не за мир? – сурово спросил военком. – Но не все в нем еще спокойно! За него надо приложить силы!

Он погрузился в накладные.

– Служи честно, – заключил он. – Честность, как любая девушка, надо беречь смолоду, – скупо пошутил он, давая этим понять, что выдался момент непротокольных напутствий. – Тебе назначено на черноморское побережье. Турецкая граница – это ключ к нашим позициям в регионе.

Тут мы еще раз опустим некоторые подробности, которые каждый может без затруднения представить в полноте. После типовых медицинских эволюций его освободили от действительной службы по урологическим показаниям, и он получил военный билет, где значилась военно-учетная специальность «токарь холодной обработки металла», а через полгода была его свадьба.

В этот светлый и суматошный день, пока Сережа неспешно одолевал украшенные цифрами ступени, пытаясь вспомнить, что у невесты семьдесят один, а что одна целая сорок три сотых («Это у невесты корень квадратный из двух», говорил он, очередной раз запуская руку в кошелек под бескорыстный смех устроительниц блиц-опроса), Женя, крутя локон пальцем, сидела перед своим блистательным отражением в тесной компании свидетельницы.

– Вот знаешь, Наташ, – задумчиво говорила она, – как я рада, что у нас с тобой нормальные отношения. Как вспомню Ольку вот. Главное, обидно, мы с ней почти с детства. Ну, с самого почти. Я платье выбрала за месяц, где-то в этом районе. Она видела, сказала: ну да, хорошо. Тебе типа красное вообще идет, ты же у нас брюнетка. А потом переключились на что-то другое, и про это больше разговора не было. А потом уже с утра, еще когда Сашка ее не приехал, я иду к ней, мать ее просила, мол, девочки, придите пораньше, они дома накрывали, я встречаю сестру ее, она говорит, пойдем дойдем до продуктового, помоги мне воды газированной, бутылок шесть-семь надо взять. Ну, сходили, приходим, на кухню все это ставим, она такая проходит мимо и говорит: здравствуй, Жень. Мы там то, се, сыр порезать, а она идет к матери и говорит: если Женя будет в этом платье, я не поеду вообще никуда. Я хочу, пусть она переоденется. Ты представляешь, я уже завилась, у меня ногти, макияж, все под это платье, что я должна делать? И, главное, она ведь видела его, и хоть бы слово тогда сказала. Можно же было по-человечески: мол, Жень, так и так, надень что-нибудь другое, ну можно же? Вот скажи, разве я не права? Я говорю: Нонна Павловна, ну и что мне делать? Я могу, конечно, уйти, лишь бы Оле было спокойно, но ведь я свидетельница. Она: Жень, не бери в голову, как есть, так и оставайся. Ну, и все. Под вечер только она распсиховалась уже. Сашке говорит: что ты за мужик, не мог ее остановить, испортили мне всю свадьбу, моя свидетельница была красивее меня. Он ей: ну знаешь, Оль, если ты в свою собственную свадьбу, когда ты главная – ну ведь, согласись? – и ты в состоянии еще на кого-то смотреть и думать, что вот она так одета, это мне назло, а что просто для человека это тоже праздник, – если ты на это способна, то уж я вряд ли тебе что-нибудь объясню. Она такая: ну если ты так считаешь, то конечно, так и есть. После этого, конечно, дружбы между нами не было, мы так не встречались, как раньше. Мать ее мне потом, на рынке встретились, говорит: Жень, тебя чего не видно давно, я тебя ничем не обидела? Я ей говорю: Нонна Павловна, вы же знаете, вы мне как вторая мать. Я вот как с родной матерью говорю, так и с вами. Если я Олю не устраиваю, если у нее там какие-то претензии ко мне, что я могу. Я к вам со всей душой, и вы, я знаю, ко мне тоже. Ну что тут. Ну, она тоже, все понимает, что она. Наташ, там что сейчас?

– Сережка фотографии выкупает, – сообщила свидетельница, выглянув в переднюю. – Торгуется. Прижимистый у тебя муж.

– За какую? Где Валька с Толиком меня обнимают на пляже?

– Нет. Где ты с Барсиком целуешься.

– Там стол удачно вышел, скажи? Полная чаша. Я говорю, смотри, мам, как будто специально накрыли, чтоб фотографировать. Она говорит, с заливным я сколько возилась, а оно не вошло. Селедку под шубой надо было подвинуть или убрать вообще. А то через двадцать лет захочешь вспомнить, а памяти никакой не осталось.