Овидий

Овидий приплыл в Томи в середине мая V г. н.э., как раз тогда, когда в Риме справлялся его любимый праздник богини цветов Флоры. Но здесь, на Понте, Флору никто не знал, да и в это тяжелое для города время было не до праздников, но при любых условиях поэт не думает отказываться от своей поэтической деятельности. Уже в пути он написал свою первую книгу «Тристий» («Скорбных элегий»). Жанр, созданный им самим, близкий в известной степени к своеобразным дневниковым записям и вместе с тем продолжающий традиции любовной элегии, однако теперь его лирика проникнута трагизмом, глубоким волнением, исповедальностью. Главный герой его элегий и посланий — он сам, их основная тема — его страдания, ведь элегия, согласно теории древних греков, произошла от заплачки, от песни по умершему, и Овидий хочет, чтобы читатели воспринимали его стихи как оплакивание заживо погребенного. В «Тристиях» он еще боится называть своих адресатов по именам, в «Посланиях», написанных позднее, уже осмеливается на это. И там и гут он создает своего рода декорацию, на фоне которой проходит его тяжелая жизнь изгнанника. Это поэтический псевдомир, где реальность сочетается с привычными для образованных римлян представлениями о далеком севере. Климат изображается как почти полярный, ведь и сам поэт в «Метаморфозах» писал, что лежащая под созвездием Большой Медведицы Скифия — это царство Борея, обитель богов Бледности и Страха. Вечный холод, лед и снег, степной пейзаж становятся у него своего рода «символами» состояния души, но он замечает и своеобразную живописность непривычной для южанина скифской зимы. В знаменитой 10-й элегии III книги он изображает себя удивленным свидетелем того, как через Дунай, по ледяным мостам, переезжают в своих запряженных волами телегах дикие сарматы. Ступив на лед, он удивляется его сходству с мозаичными полами римских вилл, видит разноцветных рыб, как бы просвечивающих сквозь стекло, застывших от мороза. Суда, вмерзшие в ледяные глыбы, похожи на мраморные изваяния. Различные превращения происходят в природе, напоминая «Метаморфозы»: воду в прудах копают, ледяной Аквилон срывает с домов крыши, снег в тенистых местах может лежать по два года.

Даже дельфины не могут скакнуть, изгонувшись дугою,
Тщетно пытаясь пробить панцирь волны ледяной.
И хоть, бушуя, Борей со свистом крыльями машет,
Море мертво. Не поднять в нем ни единой волны.
Встали б одетые в мраморный лед корабли в этом море.
И не могло бы весло твердую воду пробить.
Видел застывших во льду я пестрых рыб неподвижных
И удивился: не все мертвыми были средь них.
Вот когда море замрет под властью могучей Борея
И когда станет река, панцирь надев ледяной,
Тотчас по ставшему гладким от ветра зеркальному Истру
Варвар помчится стремглав, правя летучим конем.
Варвар могучий конем и сильный стрелой долголетний
Всюду гибель несет, все разрушает окрест.
Или видят врага пред собой, иль ждут нападенья,
Пыльная сохнет земля, вечною жаждой томясь.
Гроздь винограда не прячется здесь под узорною тенью,
Чаны не пенятся здесь, огненной влагой полны.
Яблок нет, и не знаю, на чем написал бы Аконтий
Нежное слово любви милой Кидиппе своей.
Только взгляни на поля, где нет ни деревьев, ни тени. —
Не для счастливых людей горькая эта земля.
В век, когда так широко весь мир перед нами распахнут,
Выбрали эту страну, чтобы меня наказать
(Тристии. III, 10)