Читаем Овраги полностью

«Что же делать? — соображал Емельян, когда Катерина скрылась в овраге. — В одиночку двух бусых мужиков не осилишь. Обращаться к толпе с зажигательной речью в полусогнутом состоянии — глупо».

Обводя взглядом молчаливые фигуры, он не узнавал добрых, отзывчивых сядемцев. Вон она, неграмотная бабка Пичугина, под диктовку которой он вчера писал письмо к дочке в Саратов, вон молодуха Ленка, которую он на прошлой неделе учил собирать мясорубку, вон Нюшка, которую в ноябре возил в родилку… Глядят и молчат — одни равнодушно, другие с насмешкой, третьи с открытым злорадством. Только Кабанову вроде неловко.

— А вы, братцы, не боитесь, что вас раскулачат? — спросил Емельян Дувановых.

— Не раскулачат, — ответил старший. — Мы батраков не держим.

— Не за батраков. За сопротивление Советской власти. Я приказ властей выполняю, а вы мне руки ломаете. Свидетелей вона сколько, — говорил Емельян, ни на что не надеясь. И вдруг почувствовал, что затекшая рука его обрела свободу. На дороге стоял беговой служебный возок, а в возке находился заместитель председателя исполкома Горюхин в романовском полушубке и в бархатных наушниках. На облучке во всей красе, в усах, с кобурой и планшетом, восседал гроза деревенских драчунов и неплательщиков, участковый Иван Ахметович Барханов. На щеке его белел витой, точно шов электросварки, рубец, доходящий до губы. В те минуты, когда участковый гневался, рубец казался особенно белым. Народ побаивался Барханова и уважал за то, что он не признавал над собой никаких командиров, ни районных, ни окружных. Из-за партизанского самовольства его не повышали в должности, но по той же причине и не понижали.

На людях Барханов появлялся, как правило, внезапно и меры принимал немедленные. Сам вершил суд и сам приводил приговор в исполнение.

— Подойдите-ка, — скомандовал он Дувановым. — Поближе, поближе. С утра набрались? Били? — спросил он Емельяна.

— Не успели, Иван Ахметович, — отвечал он, разминая руку. — Пусти их, кобелей. Шут с ними.

— Мы сами знаем, что с ними делать, — пригрозил участковый, топорща усы. — Завтра в восемь часов утра обоим явиться в сельсовет, — приказал он Дувановым. — Каждому припасти десятку.

— За что десятку, Иван Ахметыч? — заныли братья.

— Поехали! — скомандовал Горюхин.

Но участковый, не обращая внимания ни на Дувановых, ни на начальника, занялся Емельяном.

— Что за базар? Почему народ собрался? Тебе известно, что самовольные сходки запрещены? Люди твои?

— И наши, и хороводовские, — доложил Емельян. — Собрались кулачка-благодетеля заслонять. Вон он, ангел.

Кабанов, снявши шапку, стоял возле санок с мешками.

— Ишь, смиренник. Повез было добро прятать.

— Понятно, понятно!.. — нетерпеливо выкрикнул Горюхин. — И повез ликвидировать имущество! А тебе известно, что на бедняка и середняка это постановление не распространяется?

— А Кабанов-то — кулак!

— Где сказано?

— Общее собрание утвердило.

— Где сказано, что Кабанов — кулак? — повторил Горюхин. — Особая комиссия утвердила?

— Комиссия утвердила?! — крикнул Данилушка. — Да здравствует Первый май!

— Тебе известно, что права продавать свое имущество лишается только официально зарегистрированный кулак, то есть крестьянин, которого признала кулаком особая комиссия, — нажимал Горюхин. — Самовольство в отношении личного имущества крестьян вам не к лицу, Фонарев. Вы призваны защищать интересы трудящихся. До вас дошло постановление ЦК от двадцать пятого февраля? Нет? Суть в том, что в ряде районов при раскулачке вскрыты факты левацкого уклона и отрыжка контрреволюционного троцкизма.

Емельян растерялся. Заместитель был чем-то обеспокоен и торопился. Оробевший было народ осмелел. Послышались выкрики: «Не отпустим кузнеца!», «Не отдадим Николаича!», «Ступай, откуда пришел!»

— Ступай, откуда пришел! — крикнул Данилушка.

— Чего стал, Николаич? — Петр выступил вперед. — Не бойся.

Кузнец покосился на Емельяна.

— А ничего мне не будет?

— Ничего не будет. Не сумлевайся.

Кузнец потащил салазки к оврагу.

— Не серчай, Емеля, — проговорил он виновато, но не без примеси ехидства. — Ты начальство местное, а тут с района приказывают. Перечить не приходится.

— Вернись, Гордей Николаич, по-хорошему, — посоветовал Емельян. — Сегодня они здесь, а завтра их нету. А мы с тобой каждый день тут.

— Не стращай! — закричали из толпы.

— Не стращай! — взвизгнул Данилушка. — Закрой поддувало!

— Слышите голос народа? — заметил Горюхин, оправляя шарф.

— Какой это народ, Валентин Сергеевич! Ярые подкулачники. То в углах таились, а нынче на солнышко выползли.

— Кто бы они ни были, а мародерства под флагом колхозного строительства не допустим. Трогай, товарищ Барханов.

Но участковый не считал инцидент исчерпанным.

— Почему мародерство! — возмущался Емельян. — Орловский еще весной приказывал…

— Орловского забудьте. Орловский снят за левацкие замашки. За раскулачку кузнеца ответит не Орловский, а правление колхоза.

— Правление решило! Кого хотите спросите! — кричал Емельян. — Алехин, подойди!

— Правление решило, — подхватил Данилушка. — Подойди, Алехин!

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне