Овраги

К 1927 году пай Федота составлял полтрактора. Оплату за машинную пахоту и обмолот правление постановило принимать и натурой и деньгами. Принцип оплаты часто приводил Федота к спорам с Шевырдяевым. Шевырдяев норовил с зажиточных брать побольше, а с бедняков поменьше. Федот опасался, что неравная оплата за равную работу приведет к смуте, крестьяне станут завидовать один другому и злобствовать. В конце концов партизан Шевырдяев и Федот поссорились. Шевырдяев вышел сам и подбил нескольких пайщиков выйти из машинного товарищества и сколотил небольшое товарищество по совместной обработке земли. Этот ТОЗ просуществовал недолго; после постановления правительства «О коллективных хозяйствах» (март 1927 года) районное начальство порекомендовало преобразовать его в более прогрессивную форму — в колхоз, и в деревне Сядемке образовалось три сельскохозяйственных сектора: машинное товарищество, объединившее 14 дворов, колхоз имени Хохрякова — 11 дворов и около семидесяти дворов единоличников, которых коллективисты называли староверами.

Среди неверующих в колхозы был и Семен Вавкин. В то время, когда Федот засыпал богатырским сном, довольный прошедшим днем и уверенный в завтрашнем, голодный Семен, отупевший от ругани Насти, ворочался под одеялом и старался заставить себя мечтать о счастливом будущем. Дом у него был большой, а порядка в доме не было. То картошка загниет, то куры туберкулезят, то корова яловая, то чирей, то продинспектор за налогом. Хромота не позволяла работать в полную силу, а избалованный Потапыч не умел ни пахать, ни косить. Единственное, чем мог похвастаться Семен, так это производительной силой строгой супруги. За десять лет она наплодила шестерку ребятишек, тянула хозяйство и ждала, когда можно бул дет откопать макарьевский сундук и без риска и страха достать оттуда шаболы, украшавшие покои Огонь-Догановского: часы с бронзовыми фигурками, тикавшие на камине под стеклянным колпаком, статуэтки, замершие на мраморных столбиках в танцевальных позах, ковер с тремя нагими тетками, вытканными цветными нитками, и таким же вытканным пастухом, подающим им яблоко. Все это и еще кое-что оказалось в сундуке Потапыча, хотя сургучные печати на дверях висели в целости и сохранности.

Ночью Потапыч при помощи Семена вырыл на склоне оврага пещеру, запихал туда сундук и закопал. Землю заложил дерном. Поблизости на дне лежал большой, вросший в землю валун. Потапыч промерил расстояние от края валуна до захоронки шагами, велел Семену запомнить, сколько шагов, пошел было наверх, но вернулся и прикрепил дернины колышками, чтобы весной не подмыло.

— Ну вот, — подмигнул он Семену. — Год-два поживем, а мирная жизнь придет, откопаем!

Прошел месяц. Семен не утерпел и поковылял проверить, не разрыл ли кто, но вернулся с полпути. Заробел. Еще через месяц пошел снег. А там весна, сеять надо, огород копать. Так и год прошел. На второй год Семен спохватился: позабыл, сколько шагов намерено. После обеда взял палочку, поковылял вроде прогуляться. Вернулся к вечеру. Семья сидела за самоваром.

— Где тебя леший носит? — встретила его Настя. — Лошади не поены, а его нет. Только спит да хлеб переводит, шалопут!

Семен не стал ни отвечать, ни есть. Лег на постель одетый, дождался, когда Настя вышла во двор, позвал:

— Батюшка!

— Чего тебе?

— Я в овраге был.

— Ну?

— Валуна нет.

— Врешь!

— Ей-богу, нет.

— Может, не доглядел?

— Как не доглядеть. Валун большой — с лежачую телку.

— Да ты в том ли овраге был? Не перепутал?

— Нет. — Семен виновато взглянул на тестя. — Вроде четвертый отсюдова…

— Вроде, вроде, — передразнил Потапыч. — Вроде Володи… Надо было на бумажку записывать, коли заместо головы решето.

— А чего ж сам не записывал, — огрызнулся Семен.

— Я записывал. Да бумажку ребята кудай-то затащили. Да путем ли ты считал? У оврагов-то два хвоста, а то и три.

— Знаю. Понизу считал. Четвертый от Сядемки… Обождите-ка, батя, обождите. — Семен сел на постели. — Давайте рассуждать научно. Мы с вами откуда укладку везли? С «Услады». С «Услады» везли, а не с Сядемки!

— Не ори, — цыкнул Потапыч.

— А поскольку везли от «Услады», значит, вы и овраг считали от «Услады». А я сегодня высчитывал от Сядемки.

— Вот голова — дыряво сито! — Потапыч перекрестился. — Ну, баламут! У меня жила в брюхе чуть не оборвалась.

Потапыч слыхал от стариков: без нужды наведываться к захоронке не следует. Сглазишь. И все-таки утром затрусил в поле. Вернулся темнее тучи.

— Батюшка, — встретил его Семен. — А мы все ж таки неладно считаем.

— Отстань, баламут, — Потапыч махнул рукой. — Короткого ты разума человек. Не надо было с тобой связываться. Знал, удачи не будет, а связался.

— Нет, обождите… Глядите сами: после того, как укладку зарыли, куда мы поехали?

— Год прошел, а он — куда поехали… Ты-то помнишь, куда поехали? С таким дураком куда ехали, туда и приехали. Обожди. Мне еще Федот Чугуев ответит за то, что он тебя, беса колченогого, мне на шею навязал…