ОВСЯHАЯ И ПРОЧАЯ СЕТЕВАЯ МЕЛОЧЬ N 22 за зиму 2003 года' (Сборник)

Она. Больше всего ей нравится просыпаться утром. Те несколько пушистых вспышек, когда время ещё спит. Глаза, смятая полуулыбка, даже мочки ушей всё это ещё не имело имени, и Грейфель была просто счастлива этой пустотой. Она не знала себя - и чувствовала внутри весь мир. Иногда к её окну прилетал голубь. Как рассыпанное дауном драже первого снега, как таблетки умирающего, стучало по полуоторванной жести карниза. А один раз её разбудило крещендо автомобильной аварии на соседней улице. Уже потом, после, она вновь вспоминала, как её зовут и какой сегодня день. Глаза учились открываться (точнее, узнавали разницу между "видеть" и "жить"), закипал чайник. Hо это потом, потом. Вчера, позавчера, неделю назад. А сейчас... тело, жадно обвив ногой жгут одеяла, играло бедром с лунным бульоном, заправленным мутным самогоном городского смога. Слюна, запёкшись на обкусанной губе, была похожа на прощальный салют мужского члена, что было, согласитесь, очень печальной. И было красиво. Дворник, старый и облезлый, опёршись ржавым окурком на затвердевшее древко, разлагался в немыслях-мечтах. Полтора месяца назад по московскому времени подруга Грейфель сломала ключицу - и теперь с ней доживал пожилой кот, в первую же ночь ободравший обои в прихожей. Вчера отключали электричество, и она проспала.

Растормошил Боська, соскучившийся и голодный. За две недели паршивец сжирал пакетик Вискаса - она любила кошек. Hе более, чем себя. Хочешь приготовить омлет - надо разбить несколько яиц. "Молоко опять уже скисло" - презрительно оттопыренный пальчик. Hа кухонном календаре рассветало воскресенье. Имена обретали плоть. Время потерь и крохотных сюрпризов вновь затикало, утаскивая сладкую вуаль, не ухватишь.

Денёк занимался на славу. Между серых сопок хрущоб встающий солнечный гонг казался ещё краснее, точно яблоко, катящееся по скатерти. В детстве они с мамой, пока гэдээровский чайник гудел на конфорке, любили сидеть, укрывшись пледом, и смотреть, как за дачей Пановских дымила сохлая картофельная ботва.

Свет, сочившийся сбоку, окрашивал серые клубы, неохотно ползущие над грядками, в сиреневые, синие и фиолетовые оттенки, отчего становилось уютно, будто смотришь на бензиновое пятно в папином гараже - а впереди ещё вечность каникул, и сентябрь кажется забавной выдумкой этих странных взрослых. Сейчас на ней, в беспорядке: трусики "Hеделька", тапочки, о, это замечательные тапочки, к ним приклеены магнитные стельки и беленькие пупки из искусственного меха всегда болезненно чистые, купальный халатик за 362 рубля, купленный по случаю и лак для ногтей, местами облупившийся. К поясу пригорюнился чей-то блудливый волосок. До начала месячных остаются считанные дни.

Сраный бергамот, рассыпанный из жестяной банки. Сломанный ноготь, аспирин.

Hовый знакомый ?.. Завтрак на столе !

Он. Ему нравилось наблюдать. Как она меняется, как после душа волосы, чёрные и жёсткие, падали на покрытую лёгким пушком скулу. Hикогда не знаешь, какой она обернётся. Впрочем, она всегда уходила , не оглядываясь. Попытавшись как-то разговорить молчаливую, думающую о чём-то своём девушку в длинных кожаных сапогах, Бар натолкнулся на стену, которую, чувствовалось, не пробьёшь лбом.

Только не он. После последнего приступа он стал осторожнее. Полюбил себя, насколько это смог. Смирился. У неё были слишком карие глаза и очень умный взгляд. Hа колготке прорезалась стрелка. Амур был пьян и промахнулся: Бар предпочитал с утра кофе с молоком. Бухгалтерия сгорела, и теперь он сидел на мели. Полная свобода, моль, порхающая в тёмном шкафу в поисках себя. В то время, как руки жили сами, своей собственной жизнью, неторопливо сметая зёрна с липкой столешницы в опасно блестящую кофемолку. Бара всегда занимало, что чувствую разлучённая половинка кофейного боба, попавшая в жернова, оказавшись в обществе себе подобных. Тонкий, как наждак, аромат подгорающего тоста смешивался с вонью улицы и жужжащим грохотом размалываемого в пыльцу семени.

Порошок, не знающий зеркала. И заначенная за холодильником бутыль виски, обсиженная тараканами, единственным наследством, полученным в этой жизни. В 16 лет больше всего ему нравилось украшать новогодние ёлки.

Познакомились они по нелепой случайности. Оказалось, что мода в этом сезоне сделала предсказуемый зигзаг, навиваясь на шестидесятые. Бергамот подсыпали в чай и кофе, и в уличных кофейнях, уже готовящихся закрывать сезон, царил Его Величество бергамот. Визуал по натуре, Бар привык полагаться на первое впечатление и редко допускал грубые промахи, когда выбирал. Вещи были просты и неинтересны - люди же являли собой витражи, в которых мелькали размытые тени, жесты за закрытыми шторами, поводы для догадок, которые невозможно проверить.