Овцы

Но так Адель никогда бы не поступила. Она понимает, как это повредит Сэму и ему; к тому же это недостойно и некрасиво. Нет, он уверен, что этого случиться не может.

Он смотрел, как ночной паром Росслэйр, весь в огнях, как плавучая новогодняя елка, выходит из гавани Гудвик. Здорово, должно быть, путешествовать на этом пароме. Сидеть в ярко освещенной кают-компании с пластмассовым стаканом пива. Взять и уплыть, и через несколько часов ты уже сидишь в прокуренном ирландском пабе, в кружке отражается еще один одинокий пьяница, он заводит бессмысленную, безразличную беседу с кем-то, кто так же пьян, как и он сам. В Дублине наверняка можно найти работу, снять комнату. Интересно, там тоже идет дождь?

Он вздохнул. Его место здесь, с Сэмом и Адель, он связан с ними миллионом уз, и их ему никогда не разрубить. Он любит Сэма и Адель. И сейчас Адель отчаянно в нем нуждается. Джеймс понимал, что если он уедет, то Адель точно сойдет с ума. Но дело было не в обязанности, не в чувстве вины или долга: это была его любовь, его жизнь, его правда. Чем бы он стал без них? Он представил себе, как Джеймс Туллиан возвращается в свою пустую комнату, заставленную пивными банками, коробками из-под полуфабрикатов, грязной одеждой; в руке у него бумажка с телефоном женщины, с которой он познакомился в пабе; нет, это жизнь какого-то другого человека, человека, у которого не было Адели и Сэма. Джеймсу было жалко его до глубины души.

К тому моменту, когда паром исчез в одиночестве будущего своих пассажиров, Джеймс насквозь промок (опять!).

Он развернулся и пошел в дом. Это прекрасный дом, или он будет таким, когда Джеймс закончит свою работу.

* * *

Адель лежала в постели и читала. Это был дневник американской девушки-наркоманки. Переживания девушки довели Адель до слез. Девушка была хорошая, она отчаянно хотела стать хорошей, но чувствовала отчуждение от собственной семьи, была чудовищно одинока и напугана. Она начала курить марихуану, потом одноклассница подсадила ее на героин, ей понравилось, и очень скоро она обнаружила, что не может остановиться. Девушка оказалась в каком-то городе. Она даже не знала, как он называется. Делала кому-то минет за героин. Адель закрыла книгу и зарыдала. Ее горе было настолько сильным, что кровать закачалась и заскрипела. Она не пыталась сопротивляться нахлынувшей буре чувств. Она не думала о том, как мог среагировать на этот шум Сэм. Внутри нее бушевала страшная буря.

Через какое-то время, через несколько минут или часов, она пришла в себя и села. То, что творилось с ней в последние несколько недель, то, что на нее нашло — что бы это ни было, — немного отступило, дало ей возможность понять, что происходит. Насколько она была близка к тому, чтобы потерять себя навсегда?

(качаются темные ветки, и она бежит вдоль низкой стены) Она не понимала причин своего странного поведения. Как будто все это делали другие люди, а она лишь наблюдала за их действиями. Адель почувствовала, что ее сознание снова погружается во мрак, и начала бить по матрасу кулаками:

— Нет!

Она сильная. Она решительная. Это должно прекратиться, все это должно прекратиться. Завтра она пойдет в студию и все уничтожит, все эти жуткие картины, страшные натюрморты и главное — мясо! Как она могла заниматься этим бредом так долго? Если бы только можно было теперь выблевать все это, как подпорченную ежевику, и смыть и покончить раз и навсегда (и все равно оно останется в отстойнике, пока его не очистят, а потом оно будет плавать где-то в океане, в этой жуткой черной морской воде, воде, которая пришла, чтобы отнять у Руфи жизнь).

(в отстойнике, где они похоронили крошек)

— Нет!

Завтра она пойдет, возьмет картины и мясо, снесет их вниз и сожжет, уничтожит все испорченные холсты, а потом начнет все сначала, будет писать здоровые, добрые, красивые вещи. Разве искусство не призвано быть прекрасным?

Она услышала, как Джеймс входит в дом и стучит ногами по лестнице, и вытерла лицо краем простыни. Он постучал в дверь (своей собственной спальни!).

— Заходи, — прохрипела она, откашлялась и сказала еще раз громким чистым голосом здорового человека: — Заходи, Джимми!

Он подошел к ней. Вода струями стекала с него на пол. Она обняла его, притянула его к себе за мокрые волосы, начала целовать в шею, в горло...

* * *

Сэм ждал, когда стихнут звуки в соседней комнате. Сначала мама вела себя глупо. Кричала, плакала и бесилась.

Потом пришел папа и начались другие звуки. Сэм хорошо знал эту последовательность: тихие голоса, долгая тишина, потом ритмичное поскрипывание кровати (Сэм постукивал пальцами в такт), опять тишина, опять поскрипывание, потом такие звуки, как будто бы они играли в ферму, хрюканье и мычание, потом папа говорил «помягче, помягче», потом кровать начинала скрипеть яростнее и все заканчивалось: мама чиркала спичкой, чтобы закурить, они тихо говорили и смеялись. Скоро они заснут. Сэм нащупал под подушкой ключ. Он прочитал уже почти все.

* * *

— Помягче, помягче...