Озаренные

— Чем, по-вашему, закончится дело? — спросил Алексей.

— Не знаю. Я только обрабатываю материал. Решать будет прокурор.

— А если бы вы были прокурором?

— Привлек бы Звенигору и вас к суду за несоблюдение правил техники безопасности. Даже, если бы не было несчастного случая с крепильщиком... А вы как бы поступили на моем месте?

Алексей ничего не ответил. Он молча попрощался со следователем.

Шел по дороге на «Глубокую», и в голове все время вертелся вопрос:

«А вы бы как поступили?»

Трудно человеку судить самого себя.

17

Алексей не заметил, как пролетел вечер. Увлекательная повесть какого-то неизвестного автора о будущем Донбасса захватила его. Да и не могли не захватить картины труда операторов, лишь с помощью автоматов и счетных машин управляющих солнечной энергией, добытой в недрах земли.

От Харькова до Жданова все было покрыто садами, виноградниками, плантациями хлопчатника, зелеными лугами, голубыми каналами. Не было терриконов — они пошли на сооружение плотин, виадуков, мостов, мощение дорог, постройку поселков — из них научились делать уютные жилые дома. Ни одной трубы! Лишь кое-где стояли старые доменные печи, блестя, как маяки, серебряной окраской. Их использовали в качестве опор ветровых станций. Голубели озера, как лепестки большого цветка на огромном блюде Приазовской степи. Электрические троллейбусные поезда курсировали по безрельсовым и безмачтовым дорогам. Ток шел под асфальтом: энергию без ограничения давала Азовская электростанция, лопасти турбин которой приводились в движение силой морского прибоя. Над хлопковыми и виноградными плантациями рассеивался серебристый свет — его излучали агрофотарии; они ускоряли созревание плодов. Действовало лишь несколько шахт, из которых добывали газ, утилизируемый на автоматических химических заводах, где всеми процессами руководила счетная машина...

Аккумуляторные ветровые станции запасали энергию во время осенних и летних бурь, компрессировали воздух, приводили в действие азотные заводы, добывавшие азот из воздуха, разлагали воду на кислород и водород...

Рабочий день сократился до четырех часов. Все процессы на заводах, фабриках, коммунальных предприятиях были автоматизированы, совмещение профессий было обычным явлением.

Алексей видел себя на шахте, где в смену выходит всего несколько десятков шахтеров. Спускался в штрек с удобной просторной кабиной. Машинист сидел за панно и наблюдал, как на экране телевизора отображалось все, что происходило в лаве. Послушный автомату-регулятору, то сбавлявшему, то увеличивавшему скорость, шел вдоль пласта легкий комбайн, выштампованный из органо-металлических смол. Вслед за ним автоматически передвигались стойки, легкие, быстроподвижные и прочные.

— Не спишь, Алексей Прокофьевич? — крикнул из палисадника Звенигора. — Тогда мы зайдем.

— Вот это правильная жизнь! — сказал он, входя с Кореневым в комнату. — Вернулся человек с работы и читает роман... А мы с утра до чертовой обедни на заседаниях.

— Только из города, — устало опускаясь на стул, сказал Коренев. Он пододвинул стул к окну, распахнул створки, расстегнул ворот, с явным удовольствием вдыхая прохладный аромат ночной фиалки, этого любимого цветка донецких шахтеров. — Прав ты был, когда говорил, что горком не поддержит меня.

— Понимаешь, Прокофьич, заварилась такая каша. Без обкома и министерства не расхлебать, — подсаживаясь к Алексею на диван, проговорил Звенигора. — Сперва все шло чин-чином. Яков Иванович сделал аккуратненький докладец, по записочке. Кое-кто выступил, покаялся. Все по расписанию. А потом Серегин предложил проект резолюции. Уже собрались голосовать, но тут взял слово по резолюции наш Владимир Михайлович... — возбужденно рассказывал Звенигора. — Задумал поднять вопрос о цикличности и резервах... Досталось тресту и комбинату за сокращение подготовительных работ и за махинацию с цикличностью. Яков Иванович уже после первых слов не вытерпел — вскочил, как ошпаренный: «Это старая линия глубокинцев — под трест подкапываться». А Владимир Михайлович цифру за цифрой, факт за фактом. Серегин — хитрый бес, сразу в кусты — ни да, ни нет, ни середина, ни половина. «Это, — говорит, — особый хозяйственный вопрос, поручим разобраться нашему промышленному отделу. Если есть дополнения у товарища Коренева, проголосуем». Черкасов присмирел, будто разговор идет не о его тресте, а о макаронной фабрике. Стали голосовать резолюцию. Конфуз! За нее трое — Серегин, Черкасов, заведующий промышленным отделом, а все остальные против. Тут и Серегин не вытерпел и пошел: «Я давно замечал, что Коренев противопоставляет себя горкому. У себя на шахте крутят, как хотят, со Звенигорой — то односменку выдумали, теперь против цикличности восстают. «Скол» дали для испытаний — не усмотрели — авария, людей покалечили. Я о вашем поведении буду в обкоме говорить». Вертел, вертел, а все-таки пришлось поручить другую резолюцию писать... Теперь уже наверняка дело до обкома дойдет...

Коренев сидел в раздумье. Казалось, он не слышит, о чем рассказывает Звенигора.