Озаренные

Сама собой исчезла связанность. Алексей чувствовал себя так, будто в самом деле десятилетия был знаком с гостеприимными хозяевами и не раз бывал в этом кабинете, гостевал за этим столом. Он стал непринужденно рассказывать о своей работе на шахте, первых поисках, успехах и неудачах.

После института весной 1940 года Алексея направили в Лисичанск, старейший горняцкий город Донбасса, на должность начальника участка шахты.

Здесь добывали уголь отбойными молотками из пластов крутого падения. Участок Алексея был самым отдаленным. Сжатый воздух просачивался в трубопроводах, терял упругость, к отбойным молоткам доходил вялым. Порою пики молотков лишь царапали пласт.

Быт лисичанских шахтеров мало чем отличался от быта горловских. И их беседы перед сменой, где-нибудь в «нарядной» или в садике, у конторы, были похожи на беседы горловчан. Среди многих забот шахтеров главной была забота о машинах, о том, чтобы люди избавились от тяжелого физического труда. Горняки мечтали о дне, когда из шахты навсегда уйдут забойщики, бурильщики, лесогоны.

Эти разговоры воскресили у Алексея студенческие замыслы — сконструировать универсальную машину для зарубки и выемки угля на крутопадающих пластах. Он стал доискиваться, когда и где велись исследовательские работы в этой области. Все ограничивалось задачей применить врубовую машину, образующую вруб — щель в основании пласта. Трудно было управлять тяжелой машиной, спускаемой к забоям почти отвесно. Лопались удерживающие ее канаты. И уголь затем приходилось отбивать вручную.

Алексей перечитал все, что отыскал в шахтерской библиотеке по технике угледобычи. Ни один автор не давал ответа на вопросы, которые волновали Алексея. Но в юности хорошо мечтается, четко, остро чувствуется новое...

Начались искания. Они захватили его, на работе он думал только о том, как бы скорее подняться из шахты, чтобы продолжить расчеты. Он был настойчив и терпелив, как садовник. Наблюдать за работой шахтеров, их приемами — стало его страстью. В движениях людей он отыскивал формы движения деталей будущей машины. Он набрасывал схемы, эскизы строгальных параллелей, фрезерных дисков, скольных клевак. Машины, по замыслам, замечательно вынимали и сбрасывали на конвейер уголь. Каждой управлял только один человек. Но все эти не воплощенные в металл машины страдали одним убийственным недостатком — они были тяжелы: для подъема их и передвижения потребовались бы мощные моторы, сложные передаточные механизмы.

Алексей беспощадно перечеркивал все наброски.

Однажды он обнаружил, что на самом верхнем уступе забоя крепежные стойки были расставлены не по техническим расчетам. И горное давление раздробило, как стекло, метровый пласт угля; он весь покрылся причудливой вязью трещин. Забойщики еле касались поверхности угля пиками молотков — и отрывали целые глыбы. За людей работал тот горный отжим, о котором он столько слыхал. «Да ведь не нужно машину заставлять рубить или резать уголь! Нужно использовать горное давление, сделать его послушным, покорным воле людей. Направить всю эту могучую силу тяжести лежащих над углем известняков, глин, сланцев на дробление угля. Ведь это готовый пресс с давлением в сотни тонн... А потом останется только скалывать раздавленный уголь».

Это было находкой инженерного решения. «Уголь нужно не резать, не отбивать, не ломать, а скалывать». Но как? Чем скалывать?

Шла вторая весна работы Алексея на шахте.

Как и все жители города, он с нетерпением ждал, когда тронется Донец. После работы уходил за город, на крутой, обрывистый берег. Заречные лесные дали дымились голубоватым паром. Прогретые поля набухали, чернели.

Река трогалась медленно. Неохотно просыпаясь, она недовольно ворчала подо льдом. Сперва маленькие трещины и полыньи бороздили отшлифованный лучами весеннего солнца лед. Казалось, солнцу не проломить глянцевую броню — останется река скованной навеки...

Как-то перед сменой, когда темное низкое небо начинало робко светлеть, Алексей вышел к Донцу.

У берега толпились люди. Ледоход обычно начинался внезапно. Каждому хотелось не упустить эту минуту. Донец зло гудел под ледяным панцирем. Гул все нарастал. Восход пробивался багровыми пиками сквозь пороховую гущу облаков, прикрывавших горизонт у заречных степных балок и суходолов.

Вдруг гул оборвался. Послышался звонкий треск, а за ним хлынул водопадом могучий шум, оглашая все окрест.

Лопался, оседая, лед посредине реки. Его быстро заливала мутная, вырывавшаяся из трещин вода. От берега отделялись и неслись по течению ломкие льдинки. Вода разливалась по прибрежному песку, выплескивала прелые ветки, щепу, перегнивший камыш.

Алексей увидел, как тяжелое, набухшее бревно, подхваченное течением, легко раскалывало припаянные к берегу льдины. «А что если пустить заточенную стальную болванку вдоль угольного пласта, раздробленного горным давлением? Она будет откалывать куски антрацита...» Воображение дорисовало картину: идет стальная болванка, касаясь угольного массива острием своего ножа, и скалывает уголь.