Озеро Радости

— Клуб, куда мы едем, расположен не в центре. Не на Арбате. Но и не в Бирюлево, конечно. Его клиентура — олдовый мидл. На старте место называлось «Грозный» и было посвящено — не пугайся, не столице Чечни, а русскому самодержцу. Человеку, из-за которого у нас вместо Возрождения случились Средние века. Есть мнение, что Грозного сильно недооценивают. Ведь как раз Грозный и был прадедом Сталина. В хорошем, конечно, смысле этого слова — я в ином о политике не высказываюсь. Плюс Средневековье. Оно после того, как все в гаджеты переселились, вошло в тренд. Я не про нравы, я про образование. Все снова «думают, что…» и «верят, что…», никто ничего не знает. Ну и в «Грозном» все было такое… Ну, немножко перверсивное… Но по-хорошему. С камнем, но без решеток. Ну а что, Москва не перверсивная? Но потом клуб пришлось форматнуть. Написала какая-то сволочь, не разобравшись, что это — «этническое место», и весь олдовый мидл за три вечера выдуло — кому хочется в чеченском клубе мелькать? Тем более управляющего Аслан зовут. Ну вот, тогда клуб карамелизировали — новое название, новая легенда, русская классика, я форму для официантов рисовал.

Автомобиль останавливается возле здания, напоминающего маленький мавзолей. Его черные тяжелые стены, доставшиеся, похоже, в наследство от предыдущей концепции, украшены сеткой светящихся белым неоном древесных ветвей. Над входным порталом — портрет полковника Сандерса с логотипа KFC: пенсне, узкий черный галстук, бородка клинышком. Рядом — название. Английские слова, написанные кириллицей: «Черри Орчард». Русская классика в Москве не умеет без английских слов. Яся решает уточнить до встречи с Асланом, на которой, возможно, нужно будет блеснуть пониманием нюансов концепции:

— А при чем тут русская классика? Почему дядька с «Кэй Эф Си» над входом?

— Дядька с «Кей-эф-си»! — взрывается смехом модельер. — Это Чехов! Чехов, Ярослава!

Пенсне, узкий черный галстук, бородка клинышком предстают в новом свете. «Черри Орчард». Вишневый сад. Ну конечно.

Внутри темно и просторно. Сцена оформлена как парковая беседка, белые ажурные столики и венские стулья настаивают на легкой ностальгии. Атмосфера тихого веселья в узком кругу на расположенной у холодного моря даче. Сейчас все напьются пуншу, запустят патефон и разойдутся по лавочкам шептаться. Багровые отсветы на потолке намекают на то, что Великая Октябрьская революция уже близко, а потому можно позволить себе взбалмошность. Можно не рвать записочки, не отводить глаз и отвечать на поцелуи, ведь не сегодня-завтра — пароход в Константинополь, распродажа драгоценностей, обнищание и потом — неизбежная работа белошвейкой в Берлине. Кажется, все эти страхи снова модны в России.

Официантки одеты в длинные платья с высоким горлом и овальной брошью на груди — Ясе нравится, как Рустем брендировал Чехова. Место не выглядит блядюшником, пусть горьковатый привкус декаданса ощущается тут достаточно явно. Наряженный лакеем охранник, позволивший себе развязать галстук бабочкой и уложить его по лацканам пиджака, ведет их по глухому коридору с силуэтами деревьев, проступающими в фотографической тьме черных стен. Темные аллеи. Венчаться коридор должен нобелевским залом Королевской академии Стокгольма, не иначе.

Но вместо большого офиса в конце коридора — маленький, обитый красным плюшем кабинетик, больше всего напоминающий театральную гримерную. В нем — кресло и несколько стульев. В кресле сидит человек с эпической лысиной. По этой лысине нужно кататься на крохотных саночках. Стартовавший на макушке непременно увязнет в шерстяном уюте чернющих карабасовских бровей.

Рустем распахивает объятия, но хозяин бровей не спешит подниматься навстречу. Он протягивает Ясиному собеседнику руку — по-кардинальски, пальцами вперед — так, будто визитер должен к ней приложиться. Рустем дергает за пальцы и мнет ладонь, затем оборачивается к Ясе и сообщает торжественно:

— Mon amie, это твой рабовладелец Аслан. Чрезвычайный и полномочный управляющий «Черри Орчард». Прошу бояться и обожествлять.

Аслан кивает и психоаналитическим жестом указывает Ясе на стул напротив себя.

— Ну все, я — аут. У меня показ, а шкурки не готовы. — Рустем делает остающимся в комнате ладошкой и удаляется, позвякивая ключами на ходу.

Его тщательно продуманный силуэт проглатывает тьма.

— Итак, Снежана, — подается вперед Аслан.

— Ярослава, — поправляет его Яся. — Только я не Ярослава.

— Вот как! Интересно! — вскидывает шерстяные брови лысый. — А кто же ты? Мишель? Сюзанна?

— Яся. Я из Минска. Яся у нас — это сокращенное от Янины.

— Минск, — кивает Аслан. — Я там был. В тысяча девятьсот девяносто втором году. Брал две фуры масла. Курган Славы, музей Победы. Масло у нас все равно потом в Карелии питерские отжали. Но впечатлений от Минска это не испортило. Хороший, красивый город. Сильно все изменилось у вас?

Ясе удивительно, что есть еще люди, полагающие, что в Минске что-то может измениться.

— Не очень. Все то же. Курган Славы, музей Победы, две фуры масла.