Озеро Радости

Где-то между предыдущими репликами, то ли вслух, то ли в Ясином сердце, он успевает сказать, что слово «ветер» очень созвучно его фамилии.

— В потемках было интересно, но та я, которой было интересно, быстро стала перерождаться в болотную гниль. Я многое поняла, но цена оказалась не равнозначной товару.

— Н-например? Что ты поняла? — спрашивает он.

— Например, что людей хорошо проверять, заказав еду в ресторане. — Янина делится только теми мыслями, которые не успела девальвировать коммерческим разговором. — С некоторыми не замечаешь, как шеф полтора часа запекает каре ягненка с розмарином. С другими успеваешь истомиться даже за те десять минут, что требуются для пиццы «Кватро Стаджони». Есть и такие, с кем страдаешь, еще не успев прийти в кафе. Они только спрашивают твой телефон, а тебе уже невыносимо хочется уйти. Весточек от отдельных личностей ждешь, как самого главного события в жизни. И помещаешь себя в ад. Ведь ожидание — это демон. Так мне сказали недавно. — Тут ее прорывает. — Я ведь даже у дерева просила, чтобы ты вернулся!

— Я был далеко от Земли, — тихо отвечает он, и губы его опять ползут в сторону, а глаза наливаются тяжестью. Ветер добавляет: — Счастье тоже бывает демоном. Ты думаешь, что тебе хорошо, потом проходит время, ты оглядываешься назад и видишь, что это был не ты. И вслед за этим накрывает отходняком. Рай невозможен. Только радость. Целое ее озеро. Там, наверху.

Яся хочет рассказать про дерево баньян. Про то, что рай есть. Но он — не место. В него очень просто попасть, изгнав из себя демонов страха, ревности, неуверенности и ожидания. И что с последним сложней всего. Не склонный к медитации человек в этом случае должен просто дождаться. И что — да, она теперь знает ответ на заданный ему в Малмыгах вопрос. Чувство, про которое она спрашивала. Это когда тебе просто физически хорошо с кем-то, от того факта, что он рядом. Но все это не нужно произносить. Все это и так понятно.

Потом они прогуливаются вдоль высотки МИДа, и он рассказывает об экваторе, о раскопках в условиях, когда литр воды выходит из тебя с потом за час, когда просто сидеть сложно из-за того, что сердце выдает двести в минуту. Про малярийных комаров, тропических тараканов, про цикад, стрекот которых не дает заснуть ночью. Он здесь, в Москве, на один день, выступил на археологической конференции, а завтра… И чем больше он говорит, тем страшней становится Ясе. Это плохо мотивированный, но очень интенсивный страх, происходящий из понимания того, что будет дальше. А дальше — вот буквально прямо сейчас — они расстанутся. Опять. На год, на два. На жизнь.

А потому она останавливается, обнимает его, прижимается к нему и произносит несколько слов. После чего они идут в крохотный номер, снятый для него университетом в третьесортной гостинице. Номер, состоящий из кровати, окна и почему-то серванта с шестью коньячными бокалами. Они ложатся на эту кровать и на этот раз их руки соприкасаются — так, как хотелось когда-то Ясе в травах вокруг Малмыг. Он пытается прерваться, но она лжет ему: «Не надо. Сегодня — можно».

Потом они раздвигают шторы, и оказывается, что на дворе — глубокая ночь и что проснувшийся голод можно утолить только в ночном магазинчике под отелем. И из еды там — только скучная и подсохшая ветчина, напоминающий ножку стула сервелат, бесполезные макароны, черствый кекс и яйца, которые буйная Янина предлагает пить «из горла» в археологическом брудершафте, прямо на месте. И они покупают десяток, а также, по настоянию Ветра, — кекс, ломтик ветчины и майонез. Они возвращаются в отель, и Ветер, наловчившийся выживать в не вполне приспособленных для этого условиях, приготавливает яйца в коньячных бокалах. С помощью обычного кипятильника. В стиле пашот. И они едят яйца пашот единственной найденной в номере ложкой, и те, раздавленные о коньячное стекло, пускают свои желтые слезы внутрь бокалов, и Яся опять поражается его умению превращать в увлекательную игру все, чего он касается. Потом они снова занавешивают шторы, и как-то очень скоро через них начинает пробиваться солнце, и до поезда три часа. Тут Ветер снова поражает ее, составляя из половинок кекса, ломтика ветчины и яиц практически совершенный сэндвич Бенедикта — с той лишь разницей, что вместо голландского соуса в нем использован близкий если не по вкусу, то по цвету майонез.

Потом они на вокзале, и он оставляет ей свой белорусский мобильный телефон. Свое имя и фамилию он сказал еще в начале встречи, но она их не запомнила, так как они показались ненастоящими. Она крутит в руках бумажку с номером — совершенно бесполезным, с учетом того, что страна, из которой на него можно позвонить, не существует на Ясином глобусе.

И они расстаются. Опять. Не зная: на год, на два. Или на жизнь.

Часть пятая