Озеро Радости

Она вешает на дверь табличку «Ушла топиться» и волочет велосипед со спущенной шиной в сторону дома. Насос помещен над центрирующей муфтой сидения и время от времени падает в песок. На пути ей встречается мудрый пролетарий, из тех, что какого угодно прохожего готовы научить быть смекалистым трудящимся, — так вот он, закусив фильтр у сигареты и болтаясь в своих резиновых сапогах, выдает:

— Манюня, у тя колесо на ободах! Покрышку покоцаешь!

Сказав это он удаляется, кажется, в направлении Зимнего или, быть может, броненосца Потемкина, у него много дел там и вообще, а Яся садится на землю и начинает в отчаянии опять прилаживать шланг к штуцеру, и у нее, конечно, ничего не получается, и она уже не бесится, нет, она просто тихо плачет. Рядом присаживается некто, какая-то тихая тень в панамке, с острыми локтями и пятидневной щетиной. Тень извлекает из своего рюкзака изоленту, что-то там подкручивает в нипеле, где-то прижимает, и в несколько энергичных качков доводит камеру до звенящей твердости. Затем быстрыми, ловкими ударами ладони возвращает перекошенную центрирующую муфту сиденья в рабочее положение, мурлыча под нос:

— Ну вот, пит-стоп пройден. Можно обратно на трек «Тур де Франс».

— Я на нем топиться еду, — признается Яся.

— Топиться — это хорошо, — бодро замечает незнакомец, что-то подвинчивая в «Орлике», доводя не доведенные производителем детали. — Древние белорусы верили, что утопленницы превращаются в русалок, а русалки — это, во-первых, красиво. Но древние белорусы не оставили инструкций о том, во что превращаются велосипеды после утопления. В кольцевой трал для сбора ламинарии? В гидродрагу? Вам ведь не хотелось бы жить на дне, прикованной к педалям ржавой гидродраги?

— Не хотелось бы, — вяло соглашается Яся.

— Тогда давайте-ка лучше я докачу велосипед до вашей штаб-квартиры, а по дороге расскажу вам, как прекрасна жизнь и как мокро под водой.

— Меня Яся зовут, — представляется Яся.

— Очень приятно! — незнакомец снимает панамку и кланяется.

Он черен от загара. Над его правой бровью — росчерк шрама в форме чайки. Ему все те же двадцать с небольшим.

— А ты помолодел. — Она смотрит ему прямо в глаза.

— А я думал, не узнаешь.

Яся, не отрывая взгляд, произносит, воспроизводя его интонации десятилетней давности:

— Добраться до Озера Радости очень просто — нужно сесть в лодку и плыть от Озера Сновидений по диагонали, но главное не спешить и не сбиться с дороги, ведь так ты попадешь в Озеро Печали… Знал бы, сколько раз я повторяла это про себя.

Он улыбается, опустив голову. Он волочет ее велосипед, держа его за сиденье — со стороны кажется, что велосипед катится сам, являясь немножко неуклюжим металлическим животным, верным другом человека. А мужчина просто держит руку на его спине.

— Я ведь всерьез думала, что Студиозус — это имя…

Он продолжает улыбаться себе в щетину.

— Как тебя сюда занесло? Чем ты тут занимаешься? Тут ведь нет ни одного шлагбаума?

Он оценивает шутку и смеется:

— Нет, тут я работаю по специальности.

— То есть бьешься лбом о какой-нибудь очередной гранит?

Он вздыхает:

— Беззаботная пора работы головой, ее лобной частью, позади. Настало взросление, когда востребованными оказываются исключительно руки. Мы работаем тут на курганах. Копаем, систематизируем.

— Так вы черные копатели? — ахает Яся.

— Нет. — Он задумывается. — Мы — белые копатели. Потому что, во-первых, с разрешения районного отдела культуры и идеологии. Вот, кстати, система! Министерство культуры и идеологии есть, а Министерства истории нет. Хотя история, в отличие от идеологии, тут присутствует великая. Во-вторых, потому что с научным консультантом. То есть со мной. Я слежу за тем, чтобы слои вскрывались последовательно. Кроме того, у меня с пацанами договор: вся труха, медь и бронза остается у них, они продают ее через интернет-аукционы, и так формируется наш бюджет. А все действительно ценное забираю я и продаю по госзакупу музеям. За копейки. Союз барыг и романтиков. С явной пользой для историко-культурного наследия.

Они доходят до общаги, и археолог закрепляет ее велосипед замком у столба.

— Пойдем, я тебе покажу наш цирк-шапито, — предлагает он.

Пара пускается в путь. Асфальт иссякает, и они бредут по уже успевшим устать от солнца и жары лугам. Яся думает о том, что подобная прогулка, среди цепляющихся за одежду репьев, в сопровождении стрекота кузнечиков и гипнотических волн, оставляемых на разнотравье овевающим холмы бризом, сродни путешествию через пустыню Мохаве с поправкой на наши широты: каждый должен пройтись так хоть раз в жизни, чтобы было что потом вспоминать, слушая любимую музыку в городе. Тропинка вскакивает на гору и дыхание быстро заканчивается.

— А ты был! Тут! В музее? — спрашивает Яся, запыхавшись. — Видел? Этот? Их… Эк-спо-нат?

— Ты про Агну? — Он садится на землю, приглашая передохнуть.

— Как ты ее назвал? — Яся устраивается рядом.

— У нее много имен. По одному на каждый из миров, к которым она относится. Но в мире людей ее звали Агна.

— Агна как агнец?