Озеро синих гагар

После того хлопнула в ладошки, какое-то слово сказала, и тем же мигом явился на полянку Ветродуй. Тот самый, что ветряки на мельницах крутит. От плеча до плеча — косая сажень, ручищи длиной с оглоблю, бородища ниже колен с желтинкой, как степной ковыль.

Опустился он на корточки, ручищами-то в березы уперся, да ка-ак дунул, сколь мочи есть… И пошел низовой ветер травы на землю стлать. Молодой подлесок согнулся. Камыши припали к воде. Сушняк затрещал. В дуплах завыло, засвистело. В рощах будто колокола загудели.

Ветродуй еще раз дунул, а потом разохотился, разошелся и начал дуть без остановки, вроде наконец-то забаву нашел.

Тут уж не только подлесок, но и старый лес начал шуметь.

Поначалу Данилко на ногах не устоял, упал, как подкошенный. Картуз ветром с головы сорвало и понесло-покатило невесть куда. Глаза затмило. На понитке ни одной пуговицы не осталось, по оголенной спине холод пробежал.

А дуда под ветром-то словно голос подала: «Топ-топ-перетоп! Кто смелей, тот сильней!»

Может, это вовсе и не дудочка таловая, а сама Полевушка промолвила. Данилко толком не понял, но как услышал эти слова, сразу весь подобрался, как, бывало, в деревне перед кулачным боем. Дескать, не может того быть, чтобы Ветродуй против человека устоял. Только вот неполадка: запросто, на кулаках, сходиться с ним несподручно, близко никак не подойдешь. И на кушаках не поборешься: у него, видать, кушака никогда не бывало. Пожалуй, лучше всего схватиться за воротки.

Поднялся он с поляны, лицо полой понитка от ветра прикрыл, кинулся вперед и сгреб Ветродуя. Тот сразу дуть перестал, подпрыгнул на месте, хотел Данилка от себя оторвать, да уж нет: попал очень крепко! Ну и начали они друг друга книзу гнуть. Раза два Ветродуй хотел подножку подставить. Только колени согнул, а Данилко тем временем изловчился и грохнул его на спину, а следом и сам навалился.

Полевушка-то сначала смеялась: любо ей было, как два молодца бока мнут, а потом видит — дело неладно, надо Ветродуя выручать. Опять какое-то слово сказала, в ладошки хлопнула, и Ветродуй сразу сгинул, вроде его тут и не бывало.

Данилко даже осерчал:

— Что же ты, — говорит, — мне помешала во всю силу взойти!

— Потому что ты крепче его. Небось, даже лютый Сиверко супротив тебя не сдюжит! — сказала Полевушка. — Была бы я девушкой деревенской, так только тебя, а боле никого, женихом бы назвала. А вот за то, что потешил ты меня, награжу, чем могу. Выбирай себе подарок любой!

Тряхнула она фартуком, посыпались на поляну всякие цветы. Накидала их Полевушка и стала Данилке объяснять, будто цветки-то совсем не простые. Дескать, каждый из них чем-нибудь человеку служит. Хочешь клад найти — сорви цветок желтый. Красный пожелаешь — невесту богатую возьмешь. Цветок стародубки приглянется — значит, до ста лет проживешь. А коли хочешь всю жизнь на мягкой перине спать без забот, то возьми одуванчик нежный. Живут-де на земле люди каждый по-своему, у всякого радости разные, потому и цветки один на другой не похожи.

— А по мне, краше Маришки нет ничего, — ответил Данилко.

— Ну, тут я тебе не помога, — отозвалась Полевушка. — Коли захочешь, то сам тот цветочек добудешь!

Как раз в это время кукушка прокуковала: ку-ку! Посветлело небо. Из края в край пробежала по нему утренняя заря, и где ступала она, там след оставила, словно спелую малину ногами растоптала. Вскоре и солнышко над лесом показалось. Веселое: видно, хорошо выспалось, умылось водой ключевой, парного молока напилось! Того и гляди скажет: «Э-э-эй! За дело берись поживей! Летний-то день год целый кормит!»

Полевушка ручкой помахала Данилке, подобрала подол, чтобы пятками на него не ступать, да и побежала на хлебные полосы.

А Данилко задумался: «На что Полевушка намекнула? Вот таловую дуду своими руками изладил, научился на ней играть. Этими же руками Ветродуя поборол. Значит, захочу, так любого удальца положу на обе лопатки. Пашню могу пахать. Дрова рубить. Прясло городить. Сеять. Траву косить. Сено в стога метать. И дом построю. Даже, коли понадобится, то и в небо на крыльях взлечу, как птица сокол, а может быть, еще и выше его. Выходит, правда: все у меня в руках!»

С тем и вернулся домой.

Еще в загумнах вынул таловую дуду, приложил ее к губам: «Ой, дуда! Ой, дуда! Лихо горе — не беда!»

Бабы в это время гнали коров в пастушную. Как увидели Данилка, так диву дались: вроде тот же он, а отчего-то и не узнаешь его сразу. Ростом стал выше, в плечах раздался.

Хозяин Пеструхи из двора с кнутом выбежал. Замахнулся было на Данилка, но тот кнут у него из рук вырвал, кнутовище об колено переломил и в крапиву забросил.

А Маришка в эту пору как раз с озера воду несла. Данилко к ней: дай, дескать, напиться, красавица!

Любая хозяйка могла бы его холодным травником угостить, прямо с погреба, но у Данилка была иная забота: неужто, мол, Маришка, как и прежде, мимо пройдет?

Да нет, не прошла она мимо! Сняла одно ведро с коромысла, своими руками подала. И глаза вниз опустила, засовестилась.