Озеро синих гагар

По утрам и вечерам с болот туманы ползут, как дым, по земле стелются. Под их покровом и приходила Лихоманка в деревню. То девкой молодой явится, то старухой-нищенкой, а то совсем никому не покажется, но свое дело исполнит. Смотришь, на другой день, когда на дворе солнышко печет и от жары деваться некуда, то в одной избе, то в другой люди от озноба страдают. Наденет человек шубу, шапку, пимы, чаю горячего напьется да еще на теплую печь полезет, а согреться не может. Треплет его Лихоманка, знобит. Так-то все лето над человеком измывается: день отпустит да день треплет, день отпустит да день треплет.

Лихоманка никого не щадила: ни малого, ни старого. Иного мужика так вымотает, что он весь пожелтеет, как осенний лист. Каждую неделю колокол церковный звонил. Это, так и знай, Лихоманка кого-то уморила. Житья не стало, хоть из деревни беги.

Чего только наши деревенские не делали, чтобы от проклятой Лихоманки избавиться! Молебны служили — не помогает. С крестным ходом ходили — не помогает. Знахарей и знахарок на ноги подняли, но и от них толку не добились.

На самом краю деревни жил Платон Рябой. Здоровенный был мужик: пятипудовыми мешками, как мячиками, играл и, бывало, на спор туго закрытую дверь лбом открывал. Стукнет лбом — дверь настежь. Но и его Лихоманка одолела.

Посоветовали знахари Платону на испуг Лихоманку взять. Как только начнет она его знобить, он сейчас же в холодную воду окунется. Сердце останавливается и дух захватывает от воды, а Лихоманке хоть бы что!

Был бы он один, так еще как-нибудь стал бы терпеть. А у него семья. Люди отсеялись, пары поднимать начали, хлеба уже в колос пошли, а Платон не сеял, не пахал.

Сидит он однажды на завалинке, в овчинный тулуп закутался, греется на солнышке. Смотрит, идет мимо его двора хромая старуха на батожок опирается. Видно, в лес пошла.

Платон подозвал ее к себе и спрашивает:

— Не знаешь ли, баушка, как Лихоманку из тела выжить? Терпежу больше нет! Вся семья с голоду погинет, если я не поправлюсь.

Старуха этак на него покосилась, что-то про себя прошамкала и ответила:

— Знаю я, милой сынок, верное средство.

— Ой, баушка, скажи! Век тебя помнить буду.

— Да уж, видно, придется рассказать. Вот слушай. Найди в погребе старую редьку. Полезай с ней в подпол да там, в переднем углу избы, зарой ее в землю хвостом вверх. Потом дождись, когда солнышко на полдень поднимется, возьми полковшика парового дегтя и выпей. Озноб как рукой снимет.

Сказала это старуха, и не стало ее.

А Платон так обрадовался, что даже не подумал, хорошо ли, плохо ли старуха присоветовала.

Кликнул он своего старшого сына Никитку:

— Ну-ко, беги за редькой. Да попутно парового дегтю налей.

Никитке тогда уже шел шестнадцатый год. Был он весь в отца, такой же здоровущий. И умом не был обижен.

Парень и засомневался:

— К чему тебе, тятя, деготь? Обутки, что ли, мазать?

— Лечиться буду. Не разговаривай, сейчас же неси! — закричал на него Платон.

Никитка, понятно, спорить не стал, принес.

А на второй день по Платону пришлось поминки справлять.

На поверку выходило, что под видом старухи к Платону сама Лихоманка являлась. Ознобом мужика не могла свалить, так эвон какую шутку придумала!

Следом за Платоном и жену его, Настасью, загубила.

Остался Никита в своем дворе за хозяйку и за хозяина. С ним еще двое: Санька да Аринка. Вскоре и девчонку Лихоманка начала терзать.

Уж кого другого, а сестру Никитке было больше всех жаль. Он для нее нянькой был. Отец с матерью, бывало, на поле уедут, а он с Аринкой водится: в зыбке качает, из рожка молоком поит, сказки рассказывает. И девчоночка его ласку понимала. Вечером спать не ляжет, пока Никита ее по головке не погладит.

Как заболела девочка, парень совсем сна лишился. Целыми днями и ночами от нее не отходил. Теплыми кирпичами обкладывал, чтобы лучше согреть. Наваром из травы-стародуба поил. Муравьиным спиртом натирал.

Потом прослышал от соседей, что какая-то бабка из другого села помогает против Лихоманки наговором. Сбегал к ней, последний пуд пшеницы отдал и упросил, чтобы поворожила над Аринкой.

Положила бабка девочку на самый край печи, догола ее раздела и начала на ней узелки вязать. На руках и на ногах каждый пальчик ниточками обернула, узелками закрепила. Вяжет узелки, а сама шепчет:

— Чур-чур-перечур! Летит ястреб по небу, бежит волк по полю. Так и ты, Лихоманка, убеги, так и ты, Лихоманка, улети. Чур-чур-перечур. Черны тучи разбегаются, ветры буйны березы гнут. Чур-чур-чур, Лихоманка, сгинь…

Под конец веник взяла да сухим веником Аринку попарила и с уголька сбрызнула.

— Ну, — говорит, — теперь твоей сестренке полегчает.

А как ночь подошла Аринке еще хуже стало. По постели мечется, жар от нее, как огнем, палит.

Тут уж Никитка не выдержал, встал посередь избы и крикнул:

— Эх, кто бы мне помог Лихоманку сыскать? Я бы жизни не пожалел, а ее уничтожил!

И только он это крикнул, за печью сверчок затрещал. Вышел оттуда запечный сверчок-старичок:

— Я тебе помогу, если ты своему слову не изменишь.

— Нет, не изменю! Только бы народ от Лихоманки избавить и чтобы Аринка наша оздоровела.