Озеро в телевизоре

Наверное, кто-то тот уже там. Наверное, пляжный мячик разбивал мокрое Солнце. Наверное, на глубине озера было тихо, без цифр и без швейной машинки. Наверное, у озера девочка с заплетённой косой для поцелуев ждала кого-то того для поцелуев, который, наверное, уже там, где на глубине было тихо, без цифр и без швейной машинки.

Озеро всегда лучше дома. Даже если бы не было папы и мамы, то озеро всегда лучше дома. Дома мальчик слушал скрипучий шёпот карандаша и треск швейной машинки.

—Вась, ты будешь… — спросил дед.

Сон и стакан, стакан и сон. В союзе «и» ступни изредка скользили к холодильнику. Когда Вася стукался голыми ступнями о бабушку, то она лишь подавала носки и уходила ждать дочь, зная, что дочь ждать долго.

А когда Вася стукался ступнями о дедушку, то дедушку тоже долго приходилось ждать. Встречались ступни, Вася сразу в кровать, а дед исчезал. Как недавно разбитые часы. Исчезал, тихо тикая топором. В огороде пусто, а топор на месте. Тихо, словно в сердце тикающее чувство. Вечером дед появлялся, рубил дрова и ложился спать. Утром снова, тикая, исчезал до вечера. И так, два дня подряд.

Как-то мальчик столкнулся с бабушкой и побежал дальше. Бабка глядела на пятки. Которым уже нужны обычные носки, а не шерстяные, но и без носков уже тоже жить можно.

— Дед, я…

— Нет, — сказал дед, присобачив к пню топор.

— Нет? — спросил Вася.

— Нет — сказал дед.

— То есть…

— Нет.

Дед поглядел на серый, как слякоть, верх. По плечам пробежали мурашки, словно слякоть закапала белыми точками.

Все в деревне по домам сидели. Сидели и ждали жары, голубого неба и дома без детей. Ждали лето, которое так-то было, но во время которого все почему-то ждали другого лета. То лето, где где-то ветер ветром не назовешь, где жару жарой не назовешь, где лето — не лето, но лето по-лучше.

— Так можно? — спросил Вася

Кто-то как бы по. крыше бани барабанил, наполняя баки свежей водой. Кто-то как бы был, как бы не был… Какая разница! Самое главное, что кто-то или не кто-то как бы вовремя включил для деда дождь.

Вася сопливел. Красные кроссовки внука стали бордово-мокрыми. Ещё секунда и он опять отправиться на койку к лекарствам.

Старик протянул руку к руке внука, чтоб взять внука домой. Только как бы, как будто, казалось, что капля на дедушкином носу — подделка. Как бы не холодно, не жарко — просто фальшивый пузырь. Пузырь лопнул. Дед коснулся носа ладонью. И оказалось, что нос был сух, как спокойный стук сердца, спрятанный в горячем любовном признании.

— Пусть идёт! — крикнула старая соседка своему старичку.

— Ладно, — наконец-то дед дождался приказа. Но потом, — Постой, лучше бабушку спроси.

Дед взял в руки топор, поглядывая на красно-сухие кроссовки.

Бабушка сидела в кресле-качалке, поглядывая в окно. На улице бегала одна светловолосая девица. К её лицу пошли бы спицы. Вокруг неё брюнет крутился.

Девица сумку отдавала, сразу забирала, снова отдавала и снова забирала, как бы случайно роняя. И так, несколько раз. Отдавала, забирала, отдавала, забирала, как бы случайно роняя.

Ещё приближала так близко к себе, что оставалось лишь целоваться.

Например, сидели на лавочке. Плечо к плечу, бедро к бедру, нос к носу, уже надобно и губы к губам, только для такого надобно губы и ещё губы. А были просто губы без губ. То есть несколько минут брюнет, закрыв глаза, гадал, где эти губки.

Парочка — словно дети в бабушкиных глазах. Только мальчики фююю, а девочек хвать.

У бабушки в дряхленьких ручках изредка сияли серо-блеклые спицы. В комнате висел красный ковёр, который купили у цыганки-шарлатанки, у которой были брачные кольца от коликов, мясо для кроликов и какие-то крестики с худощавым тельцем.

Высокопарно-презрительный взгляд отбивал по Васе мурашки. Французско-вязаный взгляд непорочной мадам. В её ручках нежился новорождённый малыш. Его лицо похоже на доченьку Ксючку. А у Васи — короткие волосы, грубые ручки, и даже не Саша, а грубое Вася.

— Бабушка…

— Можно.

— На озеро?

— Можно.

Можно было обернуться. Можно было оторваться от окна. Но бабушка продолжила ждать в опустевшее от людей окно.

Раз — будка, два — будка, три — будка, четыре — будка, пять— будка, шесть — будка, восемь — будка. Чëрт возьми эти будки! Будки, будки, кроме будок, были облака, соседские окна, синица и Солнце, неровное Солнце на мелкой лужице.

Двадцать — будка. Вася бежал. Вокруг все, всё, вся брызгалось. Около ларька продавщица Надя брызгалась словами. Алексей копашился в машине, брызгаясь матом. Синица крыльями брызгалась в облаках. А парочка алкашей брызгалась руками, говоря на неизвестных для друг друга языках. Тридцать— будка.

Вася почему-то бедный, бледный, белый бежал без носков. Одни сланцы. Сланцы деда, в которых Вася тонул.

Васе осталось чуть-чуть, но поезд преградил дорогу. Вагоны сменяли друг друга. Красный, зелёный, синий, зелёный, красный, синий, зелёный, красный, красный, синий, зелёный, серый, серо-синий, красно-зеленый, зелёно-красный, красно-красно-синий.