Озеро

— А собака у вас есть? Я терпеть не могу собак.

— Нет.

Хисако едва прислушивалась к тому, что говорил Гимпэй. Она глядела на него сияющими глазами.

— Я знаю, что не смогу выйти за вас замуж, — сказала она, — но пусть хоть один-единственный раз мы останемся С вами вдвоем в этой комнате. Мне надоели наши тайные встречи, надоело от всех прятаться в траве за оградой.

— Слова «прятаться в траве» могут означать только то, что они означают, но теперь их стали употреблять еще и в смысле «уходить в иной мир», «сходить в могилу».

— Правда? — Хисако без особого интереса восприняла этот экскурс в филологию.

— Собственно, теперь, когда меня выгнали и я больше не учитель родного языка, это не имеет значения…

Гимпэй разглядывал роскошно обставленную в западном стиле комнату своей бывшей ученицы и чувствовал себя не лучше, чем преступник, которого преследуют по пятам.

Пока он шел за Хисако от дверей ее нового колледжа до ворот этого дома, его настроение переменилось. Он понимал: то, что он сейчас идет за ней во второй раз, — всего лишь игра, правила которой заранее известны Хисако, и она лишь делает вид, будто ей все внове. Но теперь она целиком и полностью ему принадлежала, и он с радостью принял эту игру — ведь ее придумала Хисако.

— Подождите меня здесь, — прошептала она, крепко сжимая руку Гимпэя. — Сейчас у нас ужин, но я постараюсь вернуться как можно скорее.

Гимпэй притянул Хисако к себе и поцеловал в губы. Хисако хотела, чтобы этот поцелуй длился вечно. Она так крепко прижалась к Гимпэю, что ему с трудом удалось удержаться на ногах.

— Чем вы займетесь в мое отсутствие?

— Не знаю. У тебя есть альбом с твоими фотографиями?

— Нет ни альбома, ни даже дневника. — Хисако покачала головой.

— Ты никогда не рассказывала мне о своем детстве.

— Ничего в нем не было интересного.

Хисако вышла из комнаты, не утерев даже губы после поцелуя. Как сейчас она будет смотреть в глаза родителям? — подумал Гимпэй. За занавеской, скрывавшей нишу в стене, он обнаружил умывальник, пустил слабую струю воды, тщательно вымыл лицо и руки, прополоскал рот. Он хотел было снять носки и вымыть ноги, но не решился сунуть их в умывальник, где Хисако мыла лицо. Собственно, от того, что он вымоет ноги, они не станут менее уродливы. Напротив, их безобразие проступит еще отчетливее.

Никто бы не догадался об их свидании, не займись Хисако приготовлением бутербродов для Гимпэя. И уж верхом дерзости было то, что на виду у всех она пронесла к себе в комнату кофе на серебряном подносе.

Не успела она поставить поднос на стол, как в дверь постучали. Хисако решительно и даже с упреком спросила: — Это вы, мама?

— Да.

— У меня гость, и прошу нас не тревожить.

Кто у тебя?

— Мой учитель, — тихо, но в то же время твердо ответила Хисако.

Гимпэй встал, подхваченный порывом неистовой ярости. Будь у него в руках пистолет, он не задумываясь выстрелил бы Хисако в спину… Он стреляет! Пуля пронзает ее насквозь и попадает в мать по ту сторону двери. Обе падают на спину, но Хисако красивым движением успевает повернуться к нему лицом, валится к его ногам и обнимает его колени. Из ее раны хлещет кровь, стекая по его ногам. В одно мгновенье грубая темная кожа на его подошвах становится шелковистой, прекрасной, как лепестки роз, и даже длинные обезьяньи пальцы, торчащие в разные стороны, словно погнутые зубцы гребня, омытые теплой кровью Хисако, становятся ровными и красивыми, как у манекена. Гимпэй спохватывается, что у Хисако не может быть столько крови, и видит, что кровь стекает также из раны у него в груди. Он теряет сознание и чувствует, будто его уносит на пятицветные облака, на которых восседает Будда Амида, собирая души истинно верующих… Все это видение длилось один короткий миг.

«Кровь моей дочери примешана к лекарству от экземы, которое она принесла для вас в школу», — раздается голос отца Хисако, и Гимпэй в ужасе замирает. Но это ему только послышалось.

Когда Гимпэй пришел в себя, он увидел грациозную фигурку Хисако у двери, и страх прошел. За дверью воцарилась тишина. Гимпэю показалось, будто дверь вдруг стала прозрачной, и он видит мать Хисако, трясущуюся под упорным взглядом дочери. Жалкая курица, у которой цыпленок выщипал перья! Из коридора донеслись нерешительно удаляющиеся шаги. Хисако быстро заперла дверь на ключ, потом повернулась и, прислонившись к ней спиной, заплакала.

Не прошло и нескольких минут, как в коридоре послышались тяжелые шаги. Вместо матери теперь к двери подошел отец и стал раздраженно дергать за ручку.

— Хисако, слышишь, открой! Немедленно открой!

— Я сейчас поговорю с твоим отцом, — сказал Гимпэй.

— Не надо.

— Почему? Ведь другого выхода нет.

— Я не хочу, чтобы отец вас увидел.

— Но я ничего не сделаю дурного. У меня даже пистолета с собой нет.

— Не хочу! Бегите через окно.

— Через окно?! Ну что же, попытаюсь. Ноги-то у меня как у обезьяны.

— В ботинках спускаться опасно.

— Я их снял.

Хисако взяла из шкафа несколько поясов и начала их связывать. Отец стучал в дверь все громче.