Ожерелье Атона

– Света, почему? Почему? За что ты так со мной поступила?

Она не ответила на его вопрос. Пусть думает, что это только из-за денег. Конечно, достаток Вадима сыграл свою роль. Карпов появился в ее жизни лишь по одной причине – он был богат, а уж после того, как они нашли ожерелье Атона, о деньгах вообще можно не беспокоиться до конца дней своих.

Однако желание стать наследницей большого состояния никогда не являлось главным. Важнее всего – другое. Но глупым наседкам-судьям ни к чему знать, какое это острое, неописуемое наслаждение – видеть горящие любовью глаза и представлять, как они закроются навсегда.

Тот топорик в дергающемся теле отчима… Света вспоминала его до бесконечности, и сердце замирало от счастья, а по телу растекалась сладкая истома. Тогда она впервые осознала: причинять боль – это так приятно. А убивать – еще приятнее.

Глупые мужчины, слетающиеся на огонь красоты и погибающие в пожаре страсти… Неприступный красавчик, покоритель женщин Игорь Полуянов – от него осталась лишь тень, ее тень. Света это в очередной раз отчетливо поняла, бросив небрежно в отеле: «Так-то ты меня любишь». Сказала это только из женского кокетства. И вот уже нет красавчика, лишь преданная собачонка, виляющая хвостиком у ее ног. А ей никогда не была нужна его преданность. Его душа выпита до дна еще в Москве. А для расправы с Вадимом – пьянящей и желанной – он никогда не подходил, слишком ее и всем заметен виляющий хвостик…

С Тимофеем Афанасьевичем было куда интереснее. Старый, интеллигентный, восхищающийся ее внешностью, но равнодушный к телу – покорить такого, уничтожить его самого, заставив уничтожить Вадима… Сети пространных разговоров, воспоминания о своих мнимых страданиях – и ликование от предвкушения новых, его, Тимофея, настоящих страданий, мучительных…

Что ж, надо все же отдать Тимофею Романову должное. Света к нему даже по-своему привязалась. Ускользать к нему на свидания от безумно ревнивого мужа было непросто. Но Света, ссылаясь на мнимые показы или шопинг с подружками, все равно спешила к своему профессору. Причем намного чаще, чем требовалось для «дела». Такой искренней, отеческой, совершенно бескорыстной любви к ней не испытывал никто и никогда. Пару раз Тимофею даже удавалось посеять в душе сомнения по поводу задуманного. Но Света быстро затащила его в постель. И пользующийся авторитетом отец стал просто одним из любовников, одним из мужчин. А заставлять мужчин страдать – это так приятно. Особенно таких, как Тимофей, – умных, интеллигентных. Заставить преступить черту такого – это едва ли не большее удовольствие, чем убить Вадима.

Невероятно, но Тимофей заставил ее почувствовать себя женщиной. Это оказалось приятно. Но потом обожгла горькая мысль: «Я не могу быть как все. Я – особенная. Тимофей должен заплатить за то, что заставил меня в этом усомниться, пусть на какой-то момент, но он сделал меня обыкновенной…»

Как зачарованная Света наблюдала за тем, как опасливые взгляды профессора (на сумку с оборудованием для дайвинга, например, его просто трясло всего, после убийства Космачева, перед покушением на Вадима) сменялись другими. Покорными, потом нетерпеливыми, а затем и вовсе равнодушными. Он знал, что последует за Вадимом, и не отказался захватить с собой Вронскую.

При воспоминаниях о Лике Свету вновь затрясло. Вот сука, она угадала даже про маникюрные ножнички, вспоровшие шланг. Так близко к ней еще никто не подходил. Люди, эти жалкие ничтожные мушки, они нужны лишь для того, чтобы быть пешками в игре. Великой игре великой женщины…

Только врач-психиатр в тюремной больнице, он догадался о самом сокровенном. Что Света живет, лишь когда рядом смерть, что она думает об этом постоянно, мечтает, стремится. Догадался и равнодушно черкнул «психопатия» в карточке. И где та карточка? Исчезла после всего лишь одной проведенной с главврачом ночи. Даже скучно. Умоляющий взгляд. Пара банальных фраз о любви. И ни слова о том, что она великая, уникальная. Что она рождена для того, чтобы править этим миром, у которого есть только один способ искупить ее страдания – боль, смерть…

Света подошла к зеркалу, поправила растрепавшиеся волосы, разгладила едва заметную морщинку на лбу и подмигнула своему отражению.

– Ничего, большой срок мне не дадут. А рядом всегда будет много мужчин, которые с радостью помогут мне начать новую жизнь. А сами… сами захотят умереть, – прошептала она. – Только впредь я буду еще хитрее!

…Задремавший под дверью охранник встрепенулся. Из номера раздался жуткий безумный хохот…

Лика Вронская быстро собирала вещи. И непрочитанная книга академика Виноградова, блокноты, роскошное черное платье с открытой спиной – все в чемодан, потом, в Москве, когда будет время и… Она еще раз посмотрела на платье и подумала: «И если у меня все-таки останется спутник для похода в ресторан».

Лицо Паши, сосредоточенно бросающего в сумку одежду, Лике не нравилось – хмурое, недовольное. И его можно понять, сложно простить такое.