Ожерелье для моей Серминаз

Но взор чабана был устремлен в густом полумраке к тому, кто лежал на второй подушке. Раджаб далее рот открыл, чтобы что-то сказать, но у него не хватило дыхания.

— Раджаб, дорогой! Что с тобой? Приди в себя! — тормошила его Халима. — Ты видишь, какая у нас радость! У тебя родился сын! Ты так хотел иметь сына! А теперь испугал и меня и малютку!

И верно: ребенок заплакал.

— Ну, я его убью! Проклятый обманщик! Он не переживет этой ночи! — закричал Раджаб и хотел броситься на поиски Кара-Мирзы. Но Халима крепко вцепилась в него и не отпускала, пока он не рассказал ей обо всем, что произошло на гудекане.

Поостыв немного, чабан вышел на крыльцо, где его ждали встревоженные аульчане. Увидев, что ярость пастуха уже угасла, Кара-Мирза рискнул протолкаться сквозь толпу к самому Раджабу.

— Ну, прав я или нет? — ехидно спросил он. — Аульчане ждут твоего слова!

— Прав! — с трудом выдавил Раджаб.

— А раз прав, давай часы.

— Подавись ими! — воскликнул мой хозяин, сорвал с руки часы и так толкнул мошенника, что тот едва удержался на ногах. — В последний раз сойдет тебе такая шутка!

Люди еще ничего не знали, и Кара-Мирза важно обратился к аульчанам:

— Радостную весть принес я уважаемому Раджабу: жена подарила ему наследника. Она, бедняжка, поехала погостить к матери, но не успела вернуться, как начались роды. Родила, слава богу, вернулась домой, а узнав, что муж развлекается на гудекане, не стала его беспокоить. Вот я и решил: пускай он немножечко помучается, больше будет любить наследника. — И торжественно заключил: — Во имя аллаха! — после чего надел на руку золотые часы и удалился.

Никто не спал той ночью в древнем ауле Губден. Чабан и его дочери всех подняли на ноги. Тут же зажарили барана, и начался пир, продолжавшийся почти до рассвета. И я тоже принял участие в этом празднике и держался на ногах, пока мог, а когда, наконец, упал и заснул, то разбудить меня не смогли бы все губденцы, даже если бы устроили перед саклей пастуха бешеную пляску под барабаны.

7

Проснулся я оттого, что мой сердобольный и заботливый дядя потянул меня двумя пальцами за нос, приговаривая: «Ай да паяльник, любой лудильщик позавидует!» Очень мне стало обидно в эту минуту, что не полагается хватать за нос старших, но, скрыв свое неудовольствие, я встал и оделся.

В доме вновь царил праздник. Раджаб не пошел на пастбище к отарам; теперь, после рождения долгожданного сына, у него и дома было дел по горло.

Халиме муж не позволил вставать — достаточно того, что он вчера так ее напугал, пусть теперь лежит, отдыхает. Завтраком нас кормила одна из дочерей.

После жареной картошки с горской колбасой и стакана крепкого чая дядя глянул на мои хурджины, я — на дядины, и мы поняли друг друга: наступило время похвастаться своими приобретениями.

Дядя развязал тесемки и достал великолепный ковер, который он так хитроумно выменял у секретаря сельсовета на шкуру нашей бесхвостой коровы. Но я считал, что ковер, которым наградила меня Зульфи за мои изделия и мою любезность, все же куда наряднее. Выдержав паузу, я раскрыл хурджин и извлек... Что бы вы думали?

Я извлек из хурджина... шкуру бурой коровы!

Даян-Дулдурум разразился хохотом и смеялся все время, пока я читал записку, которой Зульфи сопроводила свой коварный дар. Там было написано:

«Не думай, добрый молодец, что только кубачинцы могут отличить настоящее от подделки. Мы тоже кое-что понимаем в прекрасном. Если бы я уступила тебе «карчар» за наспех сделанные тобою безделушки, то уронила бы этим цену высокого мастерства ковровщиц. Так что забирай обратно шкуру, которую твой дядя подсунул моему дедушке, и помни, что никакие ухищрения не могут сделать ремесленничество искусством. Искусство говорит само за себя. Не сердись на меня, Бахадур, будь счастлив».

— Ну, племянничек, теперь я точно вижу, что ты рожден на потеху аульчанам, — проговорил мой дядя, когда насмеялся вволю. — Значит, отыгрались на тебе эти чарахцы! Получается, как говорят кайтагцы, «ца хушала, ца нушала — одного из вас, одного из нас». А знаешь, почему они так говорят?

Я был так подавлен, что мне, конечно, не хотелось слушать историю о кайтагцах, но дядю моего удержать не так просто, когда он хочет поделиться с другими мудростью Страны гор.

— Охотились как-то два кайтагца в болотистом месте, и так их комары одолели, что они стали по ним из ружей палить. Вот сел одному охотнику на лоб комар, а он кричит приятелю, в шутку, конечно: «Пали!» Тот, недолго думая, выстрелил. А ты сам знаешь, какие меткие стрелки эти кайтагцы. В комара-то он точно попал, но вместе с ним уложил и своего спутника. Подошел, наклонился над ним и сказал, обращаясь к мертвому комару: «Ну что ж, одного из вас, одного из нас».

Я слушал дядю с кислым видом и думал, что моя история с ковром будет звучать в дядиных устах еще похлестче, чем притча о незадачливых охотниках. Особенно если я расскажу и о бараньих мозгах, которые Зульфи столь многозначительно дала мне в дорогу.