Ожерелье для моей Серминаз

Оглушенный этим гомоном, я несколько забылся, как вдруг почувствовал острую боль в ноге и свалился наземь. Надо же было такому случиться! На меня кинулся здоровенный козел, которого вела на веревке молодая балхарка.

Увидев, что у этого бородатого дьявола рога как два острых кинжала, я чуть было не закричал: «Люди добрые, спасите, режут!» Но сдержался и только сказал:

— Ну и зверь! И глаза-то у него как у зверя!

— Я не виновата, он сам набросился.

— Смешно, не правда ли? — с ехидством спросил я, заметив, что балхарка, прикрывшись платком, едва сдерживает смех.

— Не сердись! Это всего лишь безмозглая тварь...

— В том-то и дело! Уж лучше бы она была с мозгами, — может, бросилась бы на кого другого.

— Зайдем ко мне, переждешь, пока пройдет боль. Или у тебя есть кунак в ауле?

— Нет у меня здесь никакого кунака.

— Тогда зайди. Отдохнешь! — сказала хозяйка козла, и мне ничего не оставалось, как пойти за нею.

Когда мы вошли во двор, хозяйка сняла платок, и я увидел, что она молода и красива. Я загляделся на ее свежее лицо с пушистыми, как кунзахский персик, щеками, с пухлыми, резко очерченными губами и прямым носом.

Она отвязала веревку и отогнала воинственного козла в глубь двора, потом расседлала моего коня, внесла в саклю хурджины.

— Что это у тебя такое тяжелое? Камень, что ли?

— Да, — отвечал я.

— Шутишь! — улыбнулась она лукаво.

Вслед за нею я поднялся по крутой деревянной лестнице наверх, где ожидал встретить кого-нибудь из ее родных. Но дом был совершенно пуст.

— Ты что, одна живешь? — спросил я озадаченно.

— Дед сейчас с отарами на пастбище, так что я одна хозяйничаю. Я ведь вдова, — сказала она грустно.

Ну и ну! Девушка моих лет — и уже вдова!

Как рассказала Салтанат (так звали мою хозяйку), муж ее был шофером и погиб этой зимой. То ли по своей глупости, то ли по глупости друзей. И потянулась для нее скучная и печальная вдовья доля.

Салтанат разоткровенничалась со мною, и я тоже порассказал ей о своем житье-бытье и о странствованиях, хотя, сам не знаю почему, ни словом не упомянул о цели этих странствий, о Серминаз, которая виделась мне сейчас смутно, как бы очень издалека, — только, прошу вас, не подумайте обо мне худо.

Милая хозяйка дала мне йод и бинт, потому что рога этого козла и впрямь оказались очень острыми: они пропороли икру так, что хозяйка вскрикнула, увидав рану. Проклиная зловредное животное, она одновременно извинялась передо мной, а мне было даже стыдно, что я так пострадал от какого-то паршивого козла. Ну, собака — понимаю, ну, медведь в лесу напал — случается. Но от козла... А меж тем рана болела все сильнее.

— Посиди немного один, — сказала Салтанат, — у меня дела в гончарном цехе, там сейчас идет обжиг, надо проверить температуру.

Я сел на террасе и принялся сочинять письмо Серминаз, потому что мало ли на свете красивых женщин, но она-то у меня одна!

Впрочем, куда и как адресовать письмо — вот в чем загвоздка. Написать в Кубачи невозможно, в тот же день все будут об этом знать, и не потому, что почтальонша болтлива как сорока, а скорее потому, что в ауле каждый второй поражен вирусом любопытства... И если даже человек не хочет разглашать тайну, из него ее вымотают любым путем. Пригласят почтальоншу в дом, усадят на мягкие подушки, угостят сметаной с медом, а затем потихоньку, как бы между прочим, заглянут в сумку. «Ой, сколько писем! А нам только одно?» И конечно, найдут среди писем и мое письмо к Серминаз и воскликнут удивленно: «Смотрите-ка, и Серминаз письмо! Это уж, наверно, сын Айши прислал...» И хозяйка тут же позабудет о гостье и выскочит на крышу, чтобы сказать соседке: «А ведь верно, оказывается, говорили о Серминаз, что она связалась с этим байтарманом! Никто не знает этого лучше, чем я! Откуда? А уж это мое дело! Ну и молодежь...»

И еще вопрос: как начать письмо? «Дорогая...» Но разве я имею право назвать Серминаз «дорогой»? Это уж слишком! А если просто: «Уважаемая...» Нет, это очень холодно звучит, по-канцелярски. Написать «милая»? Милая-то она милая, но станет ли читать после такого обращения? Нет, уж лучше начну просто: «Серминаз!» А дальше что? «Я тебя люблю...» Но эти слова столько раз повторены в любовных историях, рассказанных писателями, что уже обесцветились. Раньше хоть немного краснели, а теперь напишешь черным — черными и остаются.

А что, если я обращусь к ней на лакском, аварском или кумыкском языке? Впрочем, этих языков она не знает. И я подумал о том, что, в сущности, и без всяких писем то и дело обращаюсь к ней. О, бесконечно! И если она питает ко мне хоть какое-нибудь чувство, то понимает, что я думаю о ней постоянно.

К черту письмо! Не буду писать!..

Во дворе копошилась наседка с выводком, и семеро ее цыплят издали походили на выкатившиеся из корзины цудахарского торговца спелые абрикосы. Нет, почему он все время стоит передо мною, тот цудахарец в широкополой шляпе, оплакивавший на краю пропасти своего осла? Что мне в нем?