Ожерелье Дриады

Шоколадный юноша уставился на Арея с испугом. Ничего себе сравнение! Неудивительно, что Лигул не переносит этого бунтаря.

– Исключено! – продолжал мечник, рассуждая сам с собой. – Силы все еще у Мефа, за исключением той части, которая досталась Нате, Чимоданову и Мошкину. Он хозяин сил. Только он один может или подавить их совершенно, или передать кому-либо. Свет, понятное дело, хочет, чтобы подавил. Мрак – чтобы передал.

– Но он ничего не помнит! Для него мрак теперь – это когда в сарае выключили свет! – заявил Ромасюсик, незаметно для себя озвучивая одну из главных истин мироздания.

Арей страдальчески надул щеки. Трепотня с болтливой кучей шоколада не входила в его планы.

– И что из того? Память и обладание – разные вещи. Возможно, где-то у тебя в доме валяется вещь, о которой ты давно забыл, что она у тебя есть. Но она-то от этого не исчезла!.. Нет, дружок! Так дело не пойдет! Я вижу, что разговор у нас с тобой получается в одни ворота. А теперь, если хочешь все-таки остаться в живых, скажи мне хоть что-нибудь, чего я не знаю!

Ромасюсик посерел.

– Хорошо. Я тебе помогу. Существует некая дата. Какое-то число, когда мрак надеется разом избавиться от Мошкина, Наты, Чимоданова и получить их силы для Прасковьи, а на деле, конечно, для себя. И это будет первым шагом к силам Мефа. Короче: число! Говори его и проваливай!

– В л-л-л… – затрясся Ромасюсик.

– Что за «л-л-л…»?

– В ластовый день джулая.

– Тридцатого, что ли? Что за птичий язык! Так тридцатого?

– Да.

Арей поймал Ромасюсика за щеки, притянул к себе и быстро, но пристально заглянул ему в глаза. Ромасюсик почувствовал, что сознание его опустело. Он помнил, как вышел из резиденции, как дошел до Тверской и… А вот что же было дальше? Тут словно стена стояла.

– Аудиенция окончена! Признателен, что ты уделил мне немного личного времени! – сказал Арей. – Варвара, ты не могла бы ехать быстрее? Не хочу, чтобы задние колеса забрызгало шоколадом!.. Мухи налетят!

Прежде чем Ромасюсик сообразил, что он собирается делать, в салон ворвался ветер и шоколадный юноша ощутил, что куда-то летит.

Варвара в ужасе нажала на тормоз.

– Что вы наделали? Я думала, это прикол такой! Вы его убили! – крикнула она.

– Кого? – ворчливо удивился Арей. – Посмотри в зеркальце и поезжай дальше! Хотя бы день еще проживи без аварии! Вечно меня тянет на водителей-неумех! Взять хотя бы того же Мамая!

Варвара в ужасе скосила на зеркальце глаза, ожидая узреть на шоссе неподвижное тело. Но увидела лишь дорожную разметку. И никаких Ромасюсиков – ни мертвых, ни живых.

* * *

С любовью связана одна величайшая тайна. Тебе кажется, что любить обязаны тебя, а на самом деле любить обязан ты. Причем не только единственного определенного тебе человека, но и весь мир. Лишь в этом случае механизм любви запускается и начинает работать. В противном случае, можно часами стоять у незаведенного автомобиля, колотя его ключами по лобовому стеклу и удивляясь, почему он не желает ехать. Да просто потому, что ключ не там, где нужно. И ты делаешь не то, что нужно.

Багров же этого пока не осознавал. Ощущал себя обделенным и обкраденным. Злился на свет, который связал Ирку идиотскими ограничениями. Злился на валькирий, невесть зачем заславших его в лес. Даже на Ирку злился. Ему досадно было, что она бежит впереди счастливая, нюхает землю, тревожится ветром и пытается схватить зубами низко пролетевшую сороку. В Матвее не нуждается. Скорее, тяготится поводком. Без него она могла бы нестись втрое быстрее. На себя же Багров злился так, что перед глазами темные пятна прыгали.

Он не понимал, что душа просыпается не сразу. Болезненно, муторно. Точно сонный и грязный пьяный, заснувший в луже, прежде ворочается, отмахивается и ругается, когда сердобольный прохожий тянет его за рукав. Так и землю, прежде чем она даст всходы, сначала надо ранить плугом.

Но это все теория – Багров же существовал в мире практики. Вследствие всех этих причин, по муромскому лесу он странствовал во внутреннем остервенении и сердечном остекленении. Загонял себя и выматывал, желая изнеможением тела заглушить тоску духа.

Спал на голой земле, не разводя костра. Ел что придется. То грибы, то рис, на ночь замоченный в речной воде и едва разбухший. Все, что вокруг, не замечал. Лес был для него театральным фоном, наспех нарисованной декорацией.

Антигон посматривал на Матвея с недоумением. У него, напротив, были сейчас счастливейшие дни. Он точно возвратился в детство. Оводов заглатывал на лету, выстреливая в них длинным липким языком. Комарами же просто лакомился.

– Они как семачки! Знай крылья отплевывай! – объяснял он Багрову, произнося «семачки» на манер базарных торговок.

С радостью энтузиаста Антигон нырял во всякую заболоченную канаву, а однажды ухитрился даже искупаться в колее от лесовоза. В муромском лесу в нем окончательно пробудился кикимор, для которого, как известно, стоячая вода завсегда предпочтительнее проточной.