Ожерелье королевы

– Ладно. Я вздыхала по Жильберу, а так как он умер и его больше нет, то я и вздыхать перестану.

– Жильбер был молод и обладал всеми достоинствами и недостатками, присущими молодости. Сегодня…

– Сегодня Жильбер так же молод, как десять лет назад.

– Вы не правы, он же мертв.

– Правильно, мертв, но такие, как Жильбер, не стареют, они умирают.

– О молодость, отвага, красота – вечные семена любви, героизма и преданности! – воскликнул незнакомец. – Тот, кто теряет их, теряет, как правило, и жизнь. Молодость – это небо, рай, это все! То, что Господь дарует вам после, – это лишь печальное вознаграждение за молодость. Чем больше Господь дает человеку, когда молодость его прошла, тем большим он считает свой долг по отношению к этому человеку. Но, великий Боже, ничто не может сравниться с сокровищами, которые дарит человеку молодость!

– Жильбер, наверное, думал точно так же, – отозвалась Олива. – Но довольно об этом.

– Да, давайте лучше поговорим о вас.

– О чем вам будет угодно.

– Почему вы сбежали с Босиром?

– Потому что хотела покинуть Трианон. Нужно же было с кем-то убежать. Я больше не могла оставаться для Жильбера женщиной на крайний случай.

– Десять лет хранить верность из одной только гордости! – заметил человек в голубом домино. – Дорого же вы заплатили за свою суетность!

Олива рассмеялась.

– О, я знаю, чему вы смеетесь, – серьезно проговорил незнакомец. – Тому, что человек, полагающий себя всезнайкой, обвиняет вас в десятилетней верности, тогда как вы и не думали, что вам можно вменить в вину подобную ерунду. О Боже, если вы имеете в виду верность телесную, то я знаю, о чем вы думаете. Да, мне известно, что вы были с Босиром в Португалии, прожили там два года, оттуда отправились в Индию, уже не с Босиром, а с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и оставил в Чандернагоре[63], когда собирался возвращаться в Европу. Я знаю, что в вашем распоряжении было два миллиона рупий, когда вы жили в доме у набоба, который держал вас за тремя решетками. Знаю, что вы сбежали оттуда, перепрыгнув через решетки с помощью раба, подставившего вам свою спину. Знаю и то, что, уже будучи богатой, так как вы взяли у набоба два прекрасных жемчужных браслета, два алмаза и три больших рубина, вы вернулись во Францию, в Брест, где в порту вас настиг ваш злой гений – сойдя с судна, вы наткнулись на Босира, который чуть не упал в обморок, узнав вас, загорелую и похудевшую изгнанницу.

– Господи, да кто же вы? – воскликнула Николь. – Откуда вам все это известно?

– Я знаю, что Босир забрал вас с собой, уверил в том, что вас любит, продал ваши камни, и вы снова очутились в нищете. Знаю, что вы его любите – так, по крайней мере, вы говорите, а поскольку любовь – источник всего доброго, то вы должны быть самой счастливой женщиной в мире.

Олива повесила голову, закрыла лицо рукой, и меж пальцев у нее потекли слезы. Эти жидкие жемчужины, быть может, даже более дорогие, чем те, что были в браслете, но которые, увы, никто не выражал желания купить у Босира.

– И такую гордую и счастливую женщину, – прошептала она, – вы купили сегодня вечером за пятьдесят луидоров.

– Знаю, сударыня, это слишком дешево, – ответил незнакомец с тем непередаваемым изяществом и безукоризненной галантностью, которые никогда не покидают благородного человека, пусть даже в беседе с самым недостойным придворным.

– Напротив, сударь, это слишком дорого. Меня даже удивило, клянусь вам, что женщина вроде меня может стоить пятьдесят луидоров.

– Вы стоите гораздо больше, и я вам это докажу. Нет, нет, не отвечайте, потому что вы ничего не понимаете, и к тому же… – добавил незнакомец, слегка склонившись в сторону.

– И к тому же?

– К тому же сейчас мне нужно все мое внимание.

– Тогда я молчу.

– Нет, почему же, беседуйте со мной.

– О чем?

– Да, Господи, о чем угодно! Говорите самые пустые вещи, это неважно, главное, чтобы мы выглядели поглощенными беседой.

– Хорошо. Все же вы странный человек.

– Дайте руку и пойдем.

Они двинулись по залу среди толпы. Олива расправила плечи, изящество ее головки и гибкость шеи были заметны, несмотря даже на маскарадный костюм; все вокруг оборачивались: в те времена – времена удалых волокит – каждый пришедший на бал в Оперу следил за проходящей мимо женщиной с не меньшим любопытством, чем ныне любители скачек наблюдают за бегом породистого скакуна.

Через несколько минут Олива осмелилась задать какой-то вопрос.

– Молчите! – бросил незнакомец. – Впрочем, говорите, если вам угодно, но не заставляйте меня отвечать. И если будете говорить, то измените голос, держите голову прямо и постукивайте веером по своему воротнику.

Она не посмела ослушаться.

Через несколько секунд наши герои поравнялись с кучкой людей, буквально расточавшей благоухание. В центре этой группы стоял изящный стройный мужчина, непринужденно беседовавший с тремя спутниками, которые слушали его с большим почтением.

– Кто этот молодой человек? – осведомилась Олива. – Вон тот, в прелестном жемчужно-сером домино?

– Граф д'Артуа, – ответил незнакомец. – Но больше ни звука, заклинаю вас!

Часть вторая