Ожерелье королевы

— Оставьте себе этот коврик, сестра: вы более нежны, чем я.

— Извините, сударыня, — сказала графиня де Ламотт, — я глубоко сожалею о том, что вы начинаете чувствовать холод: но дрова подорожали еще на шесть ливров, так что вуа теперь стоит семьдесят ливров, а мой запас дров иссяк неделю назад.

— Итак, вы говорили, сударыня, — начала старшая дама, — что несчастливы, имея мать.

— Да, я понимаю, что такое кощунство требует пояснения, не правда ли, сударыня? — сказала Жанна. — Я готова дать вам его, так как вы выразили желание слушать меня.

Старшая дама утвердительно кивнула головой.

— Я уже имела честь сказать вам, сударыня, что мой отец вступил в неравный брак.

— Да, женившись на своей привратнице.

— Так вот, Мари Жоссель, моя мать, вместо того чтобы гордиться этим и всю жизнь быть признательной отцу за оказанную ей честь, начала с того, что разорила моего отца (что было, впрочем, нетрудно), заставляя мужа при всей скудности его средств выполнять разные неумеренные ее требования. Затем, доведя моего отца до необходимости продать последний клочок земли, она убедила его, что ему следует ехать в Париж, дабы вернуть себе права, связанные с его именем. Ей было нетрудно уговорить его, так как, весьма вероятно, он надеялся на справедливость короля. Он поехал, обратив в наличные деньги то немногое, чем еще владел.

Кроме меня, у отца были еще сын и дочь. Сын, такой же несчастный, как и я, прозябает рядовым на военной службе, а дочь, моя бедная сестра, накануне отъезда моего отца в Париж была оставлена около дома одного фермера, ее крестного.

Эта поездка поглотила небольшие оставшиеся у нас средства. Отец напрасно тратил силы, обращаясь ко всем с тщетными просьбами. Он лишь ненадолго показывался дома, рассказывая о своих неудачах и находя там одни только лишения. В его отсутствие мать, которой нужна была жертва, стала обращаться со мной все хуже и хуже, попрекая каждым съеденным куском. Тогда я стала мало-помалу есть один хлеб, а часто не ела вовсе ничего, садясь за нашу скромную трапезу только для вида. Но мать всегда находила повод для наказания: за малейшую провинность, которая заставила бы иной раз другую мать только улыбнуться, она била меня. Соседи, думая помочь, рассказали отцу, какое дурное обращение мне приходилось терпеть. Отец пробовал защищать меня от матери, не замечая того, что этим покровительством он превращает минутного врага в вечную мачеху. Увы, я не могла давать ему советов, которые были бы мне полезны: я была слишком мала, совсем ребенок, не могла объяснить себе, что происходит, и только терпела последствия, не стараясь доискиваться их причин. Я знала страдания — и все.

Но вот отец заболел, и ему пришлось оставаться дома, а затем он слег в постель. Меня удаляли из его комнаты под тем предлогом, что мое присутствие утомляло его и что я не умела сдерживать свою потребность двигаться, в которой сказывается молодая жизнь. А за порогом отцовской комнаты я снова попадала под власть матери. Она учила меня произносить одну фразу, сопровождая каждое слово ударами и пинками; затем, когда я выучила наизусть эту унизительную фразу, которую инстинктивно не хотела запоминать, когда мои глаза стали красны от пролитых слез, она вывела меня к выходной двери и толкнула навстречу первому прохожему, прилично одетому, с приказанием сказать ему эту фразу, если я не хочу быть избитой до смерти.

— О, это ужасно, ужасно! — пробормотала дама помоложе.

— А что это была за фраза? — спросила старшая.

— Вот она: «Сударь, сжальтесь над бедной сиротой, происходящей по прямой линии от Генриха де Валуа».

— О, какая гадость! — воскликнула старшая дама с гримасой отвращения.

— И какое впечатление производили эти слова?

— Одни выслушивали меня с жалостью, — продолжала Жанна, — другие прогоняли с угрозами. Некоторые, наконец, предупреждали, что опасно так говорить, что подобные слова могут услышать дурные люди. Но я знала одну опасность — ослушаться мать, знала один страх — получить побои.

— И что же дальше?

— Боже мой, сударыня! То, на что рассчитывала моя мать. Я приносила домой немного денег, что давало отцу возможность еще на несколько дней избавиться от ужасной перспективы попасть в больницу.

Старшая посетительница изменилась в лице, глаза младшей наполнились слезами.

— Наконец, сударыня, хоть я несколько и облегчала положение моего отца, гнусное ремесло заставило меня взбунтоваться. Однажды, вместо того чтобы гоняться за прохожими и приставать к ним с привычной мне фразой, я села у подножия уличной тумбы и просидела там целый день. Вечером я вернулась домой с пустыми руками и мать избила меня так, что на следующий день я заболела.

Тогда отец, лишившись всех средств, был принужден уйти в Отель-Дьё, где и умер.

— О, какой ужас! — прошептали обе дамы.

— Но что же вы стали делать, когда умер ваш отец? — спросила младшая из посетительниц.

— Бог сжалился надо мной. Через месяц после смерти моего бедного отца мать ушла с солдатом, своим любовником, бросив меня с братом.

— Так вы стали сиротами?