Ожерелье королевы

— Графиня, графиня, вы заставляете меня краснеть. Я нарушил по отношению к вам правила вежливости?

— А вы не находите?

— Не говорите мне подобных вещей: это было бы ужасно!

— Действительно, монсеньер. Ведь вы не можете слишком любить меня, и вместе с тем, как мне кажется, я вам до сих пор не дала повода не уважать меня.

Кардинал взял Жанну за руку.

— О графиня, вы говорите так, как будто рассердились на меня.

— Нет, монсеньер, вы еще не заслужили моего гнева.

— И никогда не заслужу его, сударыня, начиная с этого дня, когда я имел удовольствия увидеть и узнать вас.

«А, мое зеркало, мое зеркало!» — подумала Жанна.

— И с этого дня, — продолжал кардинал, — моя забота уже не оставит вас.

— Монсеньер, — сказала графиня, не отнимая своей руки у кардинала, — не надо этого.

— Что вы хотите сказать?

— Не говорите мне про ваше покровительство.

— Боже меня сохрани употреблять это слово! Сударыня, оно унизило бы не вас, а меня.

— Итак, господин кардинал, допустим одну вещь, которая будет для меня крайне лестной…

— В таком случае, сударыня, допустим ее…

— Допустим, монсеньер, что вы были с простым визитом вежливости у госпожи де Ламотт-Валуа. И ничего больше.

— Но и не меньше, — отвечал галантный кардинал.

И, поднеся к губам руку Жанны, он запечатлел на ней довольно долгий поцелуй.

Графиня отняла руку.

— О, это простая вежливость! — сказал кардинал с очевидным удовольствием, но сохраняя полную невозмутимость.

Жанна снова протянула ему руку, к которой прелат приложился на этот раз с вполне почтительным поцелуем.

— Вот это хорошо, монсеньер.

Кардинал поклонился.

— Знать, — продолжала графиня, — что я буду занимать хотя бы самое маленькое местечко в уме такого выдающегося и такого занятого человека, как вы, — вот что, клянусь вам, будет служить мне утешением в течение целого года.

— Одного года! Это очень мало… Будем надеяться, что и дольше, графиня.

— Что же, я не спорю с вами, господин кардинал, — с улыбкой отвечала она.

Обращение «господин кардинал» без титула было фамильярностью, которую г-жа де Ламотт допустила уже дважды. Прелат, очень щепетильный в этом отношении, в другое время был бы неприятно поражен этим; но теперь дело приняло такой оборот, что он не только не удивился, но даже был доволен таким свидетельством расположения.

— А, доверие! — воскликнул он, придвигаясь еще ближе. — Тем лучше, тем лучше.

— Да, я полна доверия, монсеньер, потому что я чувствую в вашем высокопреосвященстве…

— Вы только что называли меня «господин кардинал», графиня.

— Простите меня, монсеньер: я не знаю правил придворного этикета. Итак, я говорю, что полна доверия, ибо вы можете понять такой характер, как мой, отважный и дерзкий, и чистоту моего сердца. Невзирая на все испытания бедности, несмотря на борьбу, которую мне пришлось выдержать с моими подлыми врагами, ваше высокопреосвященство сумеет взять от меня, то есть выделить из моих слов только то, что достойно его. Ваше высокопреосвященство не откажет отнестись к остальному снисходительно.

— Итак, мы друзья, сударыня. Это подписано, подтверждено клятвой?

— Я очень хочу этого.

Кардинал встал и приблизился к г-же де Ламотт, но так как его руки были расставлены более широко, чем нужно было для произнесения клятвы, то графиня, проворная и гибкая, ускользнула от них.

— Дружба втроем! — сказала она с неподражаемым выражением насмешливости и невинности в голосе.

— Как втроем? — спросил кардинал.

— Конечно. Разве не существует где-то на белом свете бедного жандарма, изгнанника, которого зовут граф де Ламотт?

— О, графиня, вы обладаете чересчур хорошей памятью.

— Но ведь не могу же я не говорить вам о нем, раз вы сами этого не делаете.

— А вы знаете, почему я не говорю ничего о нем, графиня?

— Скажите.

— Потому, что он сам сумеет напомнить о себе: мужья себя не забывают, поверьте мне.

— А если он заговорит о себе?

— Тогда заговорят о вас и о нас с вами.

— Почему?

— Например, будут говорить, что господин граф де Ламотт нашел хорошим или дурным, что господин кардинал де Роган посещает три, четыре или пять раз в неделю госпожу де Ламотт на улице Сен-Клод.

— О, что вы говорите, господин кардинал! Три, четыре, пять раз в неделю?

— А иначе какая же это дружба, графиня? Я сказал: пять раз; я ошибся. Надо было бы сказать: шесть или семь раз, не считая двадцать девятое февраля.

Жанна засмеялась.

Кардинал заметил, что она в первый раз соблаговолила смеяться его шутке, и это польстило ему.

— Разве можно помешать людям говорить? — сказала она. — Вы знаете, что это невозможно.

— Нет, можно, — отвечал он.

— Каким же образом?

— О, очень простым. Хорошо это или нет, но меня в Париже знают.

— Конечно, хорошо, монсеньер.

— Но вас, увы, не знают.

— Так что же?

— Поставим вопрос несколько иначе.

— То есть как это?

— Если бы, например…

— Кончайте.

— Если бы вы сами выезжали из дома вместо меня?

— Чтобы я ездила в ваш особняк? Я, монсеньер?!

— Вы ведь поехали бы к министру?

— Министр не мужчина, монсеньер.

— Вы очаровательны. Ну, дело идет не о моем особняке. У меня есть дом.

— Домик для свиданий, скажите прямо.

— Нет, дом, принадлежащий исключительно вам.