Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

И этот несчастный господин Иоаким, который едва таскает ноги, и слюни летят у него изо рта, когда он говорит, которого выносят, чтобы проветрить, это он осмелился поднять руку на нее, на Златицу, и встать на защиту этого крикуна, универсального мастера-ломастера, хоть тресни, поверить в это невозможно. Вали, дядя, не трогай меня, пока я тебя из тапок не вытряхнула, пока я тебя твоей же искусственной челюстью в глаз не укусила!

Все это вертелось у Златицы на языке, все это подразумевалось, но она не может заговорить, как будто шагнула в сон безумца, и старик этот довольно крепко, почти больно, стискивает ее голую руку, бормоча при этом не пойми что, не имеющее отношения к этому делу, и все это ничуть не ослабляет его хватку, вот, перекрестилась бы и левой рукой, если бы только он это мне позволил.

Златицу уже пугает этот клещ, это жесткокрылое, она опасается ладоней, которые никак с себя не стряхнуть, она и сама отчасти понимает, что сделала глупость, что неправа, но не может остановиться, катится к черту в пекло, и если бы ее сейчас спросили, то она бы ничего не начинала, ни с этим ножом, ни с этой жизнью, как оно там говорится, лучше бы и на свет не родиться.

Старик не отступает, но и она не отпускает мальчишку, который совсем затих, глаза выпучил, рот открыл, растерянный из-за неожиданного спасителя, и теперь все трое сплелись в замороченном живом клубке. Златица трясет мальчика, старик — ее, словно в осовремененном варианте какого-то примитивного танца или в трансе. По правде говоря, вся эта сцена выглядит ужасно комично, будто извлеченный из нафталина бурлеск, где в общей суматохе вибрируют три существа плюс один кухонный нож, для торта, который (торт) теперь, по законам жанра должен полететь в лицо, шлёп.

Сделай что-нибудь, не видишь, что ли, — зовет Златица на помощь мужа.

С пятнами масляной краски, необратимо высыхающими на лице и руках, Сашенька Кубурин наконец выходит и приближается к ним, пытаясь сначала вежливыми, а потом и грубыми словами привести старика в чувство, но тот как будто не слышит, ни в какую не отпускает женщину, и по его подбородку стекает струйка слюны. Отпусти ее, — взывает Кубурин, и сам хватает худую старческую руку, но как-то несерьезно, будто это происходит с кем-то другим, и едва не хохочет, дедка за бабку, бабка за репку, тянут, потянут, вытянуть не могут.

Да нет, конечно же, могут, Кубурин щиплет старика, чувствует под своими пальцами сухую дряблую кожу, вертит ее так, словно непрерывно открывает и закрывает замок, потом наклоняется (ай, ай, кричит старик) и кусает его за пальцы. В конце концов, это дает результат, удается оттащить его в сторону. Златице удается вырваться, и она сама отпускает свою жертву, чтобы продемонстрировать мужу красные пятна на коже. Посмотри, что он со мной сотворил, смотри, — ноет она и сует ему под нос руку, — так вот навсегда и останется.

Собравшись с силами, безумный старик, бормоча, хватает молодого мужчину за обе руки, женщина запоздало понимает, что происходит, что глупый инцидент продолжается, и с изумлением смотрит, как смешно, едва не валясь с ног, борются мужчины. Молодой человек старается повалить старика, который оказался на редкость жилистым, настоящим бульдогом, голиаф никак не может взять его в захват и заставить потерять равновесие, бросить его, поставить подножку, достать по ногам, вчистую, как он научился на двухмесячных курсах боевых искусств или видел в фильмах с Брюсом Ли.

Саше хочется плакать от бессилия, убежать и пожаловаться маме на отвратительного старикашку, который сводит его с ума, он просто задыхается, он готов упасть на колени перед соперником, умоляя его разойтись миром, но вдруг сопротивление старика без видимых причин (как и началось) ослабевает, молодец вырывается из его слабеющих рук и отталкивает его так, будто выныривает из воды, чтобы глотнуть воздуха, больше из осмотрительного опасения, из необходимости уберечься от новой схватки, а не желая отомстить, ответить ударом. Это и в самом деле не было ударом, достойным боксера (даже нанесенным ударом рук, дрожащих от болезни Паркинсона), это было скорее инстинктивное движение, причем, более присущее женщине, если по-честному.

Старик же, кажется, падает сам по себе, валится, как боец, которого предали, как несчастный, который вдруг каким-то чудом лишился всех своих костей, и при этом ударяется затылком о бетонный бордюр песчаной игровой площадки.

Молодые супруги вопросительно переглядываются, все дети разбежались по кустам и деревьям, он умер, выдавливает из себя женщина, посмотри, что ты наделал.