Ожерелье (СИ)

Ездок он стал так себе - долгожданная поездка в Германию вышла боком, вернулся с гайморитом (довольно привычным и верным спутником последних лет), а вот продолжение получилось чуть ли не концевым, практически аналогичным выключателю у которого отжали клавишу, но в самый последний миг Она отступилась и он из тульпы (таким виделся со стороны) медленно, очень тоскливо вернулся к около прежнему состоянию и виду. Ему самому казалось, мерещилось будто бы он все ещё там - у тонкой линии (почти невидимой) на зыбком краю, где за счет неимоверного баланса он удерживается и понемножку с каждым новым мгновением отвоевывает крохи будущего. Иногда, в сером настроении задумывался о бессмысленности своих потуг - тут же получал очередной кризис, из которого выкарабкивался (рассказать кому-либо не поверят) мыслями о Филе. Германия навсегда оставила за собою не просто лихую память - она (эта память) превратилась в клеймо определенных знаков, символов, видимо, долженствующих привязывать свои желания к разумным, а не призрачным прожектам. Очень сложные воспоминания накрыли Александра после пребывания у двух сестер: у Эльзы - врача-педиатра, живущей с семьей в 2-ом небольшом коттедже он, при внешне хорошем приеме, не был свободен в родственных ощущениях и ждал переезда к Кате (младшенькой) с нетерпением; семья её была попроще: муж работал на заводе по сборке мотоциклов, сама она крутилась с двумя детьми, и ещё подрабатывала по хоздоговорам (где-то убраться, за кем-то поухаживать). Но там он почувствовал себя как дома: и Катя, и её муж, не говоря уже о племянниках, так настроили тонкий инструмент взаимоотношений, что Саша эти 2 недели запомнил навсегда, и если бы не эта болезнь-недоразумение он бы вернулся из поездки с другим оценочным знаком. Поэтому и общее остаточное впечатление всё-таки перекрылось темными днями и ночами, и тем горизонтом событий фатальной черной дыры, из которой он выскользнул вопреки канону.

После выписки у Саши не было альтернативы - сначала к племяннице, а потом домой. Он не стал звонить родственникам - не было желания видеть кого-либо, да и обсуждать прошедшее, тем паче; Александр и сам ещё не вполне разобрался с сиюминутным настроем души. Возвращение из серого тягучего беспросветного ничто не могло быть легким и беззаботным - тревожные мысли приходили в голову, то спонтанно и коротко, то тягуче и прилипчиво. Такси подвезло его к дому в середине дня (он успел пообедать в больнице); нельзя сказать, что он слишком долго отсутствовал - 2 месяца - это не срок в длинной череде прожитых лет, но панорама Алиного домохозяйства его сильно удивила: вместо пыльного печального пикейного пейзажа он, был неожиданно, можно даже сказать резче - оглушительно ошарашен возрождением природы, вроде бы такой привычной, стабильной в линейных условиях жизни, когда повседневная текучка перекрывает собою все сложные и витиеватые изменения бытия, но такой преобразившейся после возвращения человека из запредельной данности. По улице расцвела акация: и белая, и желтая (почти всегда он привязывал эти события к своим пчелкам, но не в этот раз), во дворе попыхивали белоснежно-розовые цветочки персиков (любимые и наиболее уважаемые им фрукты), почти опали лепесточки вишни и все-все было залито зеленым цветом - таким свежим чистым, возможным на нижнем Ставрополье только ранней весной. Александр открыл калитку, негромко позвал Алю (племянницу), но первым его встретил Филя: лохматая любимая долгожданная фигура налетела на него, обвила ноги, а когда он согнулся, стала с неистовостью единственного неизбывного друга своим шершавым языком передавать ему всю накопившуюся тяжесть многодневного ожидания, страдания, верования. Он был рад тому, что Аля не вышла сразу: не хотелось ему демонстрировать себя в таком состоянии - слезы потекли, как-никогда не случалось ранее; вообще он был рад тому, что эта минута была только их - и больше никто им был не нужен. Только сейчас, только в этот миг - он понял цель и смысл своего неожиданного возрождения.

-