Ожерелье странника. Голубая портьера. Дни моей жизни. Последняя бурская война

— Какой радости?

— Видеть тебя — какой же еще? Когда ты показался на корабле, я сразу же узнал тебя. Ты совсем не изменился, разве что потолстел.

— Ты тоже, Юстас, разве что похудел. Объем талии у тебя уменьшился.

— Ах, Джордж, когда-то я любил пиво — одно из моих многочисленных заблуждений. В сущности, за свою долгую жизнь я понял, что почти все в ней было заблуждением и суетой сует.

— Кроме самой жизни, да?

— Вот именно. У меня нет ни малейшего желания последовать примеру наших злосчастных кузенов, — со вздохом ответил он, — чьими стараниями, однако, мы обязаны нашему поправившемуся финансовому положению, — добавил он, просветлев.

В комнате воцарилось молчание.

— Четырнадцать лет — долгий срок, правда, Джордж, ты, наверное, немало повидал за эти годы?

— Это уж точно. А сколько людей поживились за казенный счет в армии.

— Но сам-то ты, конечно, держался в стороне?

— Да, на хлеб насущный мне хватало, а большего я и не заслужил.

Сэр Юстас подозрительно посмотрел на брата сквозь стекла очков. «Ты слишком скромен, — проговорил он. — Так не годится. Если хочешь преуспеть, нужно быть о себе более высокого мнения.»

— Но я не хочу преуспеть. Меня вполне устраивает мой заработок, а скромен я от того, что видел множество более достойных людей.

— Но теперь тебе не надо думать о заработке. Что ты собираешься делать? Будешь жить в городе? Я могу тебя ввести в самое лучшее общество. Будешь настоящим светским львом с этим шрамом на щеке, — кстати, ты должен рассказать, откуда он у тебя? А потом, ты знаешь, если со мной что случится, ты унаследуешь титул и поместье. Вполне достаточно, чтобы поддержать тебя.

Бутылкин неловко заерзал в кресле.

— Спасибо тебе, Юстас, но знаешь ли, мне не нужно, чтобы меня поддерживали, ничего мне не нужно. Я бы скорее вернулся в Южную Африку, в полк. Да, да. Я не переношу чужих людей, высшее общество и все такое. Я не их поля ягода, в отличие от тебя.

— Тогда что же ты собираешься делать? Женишься и поселишься за городом?

Бутылкин покраснел — сквозь загорелые щеки выступил легкий румянец, что не укрылось от его наблюдательного брата. «Нет, я не собираюсь жениться, конечно, нет.»

— Кстати говоря, — небрежно заметил сэр Юстас, — вчера я видел твою прежнюю любовь, леди Кростон, и сказал ей, что ты возвращаешься домой. Она теперь прелестная вдова.

— Что!? — воскликнул ошеломленный брат, медленно приподнимаясь в кресле. — У нее умер муж?

— Да, умер год назад, и тем лучше для него. Он меня назначил одним из своих душеприказчиков, не знаю почему — мы всегда недолюбливали друг друга. Мне кажется, он был одним из неприятнейших людей, каких мне довелось встретить в этой жизни. Говорят, он своей жене попортил много крови. Впрочем, поделом ей.

— Почему поделом?

Сэр Юстас пожал плечами.

— Когда бессердечная девчонка обманывает юношу, с которым она помолвлена, и ее покупает старое животное, пожалуй, она заслуживает всего, что имеет. Данная особа заслужила гораздо худшего, на самом деле ей крупно повезло — гораздо больше, чем она рассчитывала.

Его брат снова присел, прежде, чем дать ему сдержанный ответ: «Тебе не кажется, что ты очень суров к ней, Юстас.»

— Суров к ней? Нет, ничуть. Из всех ничтожных женщин, которых я знаю, она самая ничтожная. Ну скажи, как она отнеслась к тебе?

— Юстас, — почти резко вклинился в разговор его брат, — если ты не возражаешь, я прошу, чтобы ты не говорил о ней так в моем присутствии. Я не могу — короче, мне не нравится.

У сэра Юстаса вылетело из глаза пенсне — так широко он раскрыл его, уставясь на брата. «Послушай, дорогой мой, не хочешь ли ты сказать, что ты по-прежнему неравнодушен к этой женщине?»

Его брат неловко повернулся в низком стуле: «Не знаю, равнодушен или нет, но мне не нравится, когда ты говоришь о ней в таком тоне.»

Сэр Юстас слегка присвистнул. «Прости, если обидел тебя, старик, — сказал он. — Я не знал, что наступаю на больную мозоль. Должно быть, только в Южной Африке остались такие верные люди. Здесь «святые чувства» умирают быстрее. Мы меняем их, как перчатки, каждые двенадцать лет.»

III

В ту ночь Бутылкин долго не ложился. Сэр Юстас, вечно озабоченный своим здоровьем, старался не засиживаться допоздна, если была такая возможность, и сегодня видел уже третий сон, в то время как его брат курил трубку за трубкой и размышлял. Много раз он сидел в той же задумчивости в фургончике, затерянном в глуши африканских пастбищ, или стоял возле водопадов на реке Замбези, преображенных луною в стремительные потоки жидкого серебра, или одиноко сидел в своей палатке посреди уснувшего лагеря. У этого чудаковатого, молчаливого человека вошло в привычку размышлять долгими ночными часами, когда долго не шел сон. С годами эта привычка стала ахиллесовой пятой его организма.