Ожерелье Странника

— По правде говоря, ты мог бы быть полезным в этом путешествии с песнями, — смеясь, перебил офицер Хелиодору, — поскольку для мальчика твой голос удивительно чист. А ты полностью уверен, что точно помнишь свой пол? Ведь это легко проверить. Обнажите-ка грудь этого парня, солдаты. А впрочем, в этом нет необходимости. Снимите с него головной убор!

Один из солдат тут же повиновался, и прелестные черные волосы Хелиодоры, срезать которые я ей не позволил, упали, спустившись до самых ее коленей.

— Отпустите меня, — сказала она. — Признаюсь вам, что я женщина.

— Это очень великодушное признание, госпожа, — ответил офицер. — А теперь не будете ли вы еще более добры и не назовете ли вы свое имя? Вы отказываетесь? Тогда, может быть, я вам смогу в этом помочь? В последней войне с коптами мне дважды посчастливилось видеть некую благородную девушку, дочь принца Могаса, которую впоследствии эмир Мустафа взял себе, но которая ускользнула от него. Будьте добры, госпожа, скажите мне, не было ли у вас сестры, с которой вы были бы близнецами?

— Прекратите ваши насмешки, господин, — произнесла Хелиодора в отчаянии. — Я та, которую вы ищете!

— Это Мустафа ищет вас, госпожа, но не я!

— И тогда, господин, он ищет напрасно. Знайте, что, как только он меня найдет, я умру! О господин, я знаю, что у вас благородное сердце, будьте же милостивы и отпустите меня. Я расскажу вам правду. Вот он — Олаф Красный Меч, и я уже давно с ним помолвлена. И, хотя он слеп, он искал меня, пройдя через страшные опасности, и вот теперь нашел. Неужели вы разлучите нас? Во имя Бога, которому мы оба поклоняемся, во имя вашей матери, я молю вас: отпустите нас!

— Клянусь Пророком, что я бы так и поступил, госпожа, только боюсь, что в этом случае моя голова слетела бы с плеч. Слишком многие посвящены в этот секрет, чтобы он мог оставаться и дальше секретом, если я поступлю так, как вы хотите. Нет, вы должны быть отведены к эмиру все втроем… Но не к Мустафе, а к его противнику Абдаллаху, который весьма недолюбливает Мустафу и по велению халифа сейчас правит Египтом. Будьте уверены, что в вашем деле вы встретите с его стороны справедливое отношение. А теперь идите и ничего не бойтесь! Сможете ли вы подыскать одежду более подобающую вашему положению, чем эти актерские лохмотья?

Мы переоделись, охрана выстроилась вокруг нас, и мы отравились в путь. Как только мои ноги коснулись набережной, я услышал сердитые голоса на корабле, последовавший за ним вопль и всплеск воды.

— Что произошло? — спросил я Юсуфа.

— Думаю, генерал, что ваши слуги с «Дианы» рассчитались с тем пьяницей-псом, который набрался настолько, что пролаял ваше имя!

После этого мы удалились, и я больше никого не расспрашивал об этом случае, а потому не могу с уверенностью сказать, что так все и было.

— Да простит его Бог, — пробормотал я тогда. — Но я его простить не в состоянии.

И мы направились дальше.

В тот же день или на следующий мы стояли в каком-то помещении, где находился суд. Мартина прошептала мне, что в кресле председателя находился небольшого роста темнолицый мужчина, а рядом с ним сидели священнослужители и другие лица. Этим мужчиной был эмир Абдаллах. Мустафа, бывший ранее эмиром, по ее словам, жирный и угрюмый тип, находился там же, и всякий раз, когда он задерживал взгляд на Хелиодоре, я чувствовал ее дрожь, и она инстинктивно прижималась ко мне. Там же был и патриарх Политен, защищавший нас в этом деле. Рассмотрение дела было настолько длительным, что наши судьи, будучи крайне учтивыми, велели дать нам подушки, чтобы мы могли присесть, а также периодически приносить нам пищу и шербет.

Мустафа требовал Хелиодору, как свою рабыню. Некий офицер выступил с обвинением против нее и против меня. Он сказал, что раз Аллах отдал им в руки нас, то мы должны быть приговорены, я — к смерти, она — к рабству. Политен ответил с нашей стороны, сказав, что мы никому не причинили вреда. Он также отметил, что раз существует перемирие, то я не должен подвергаться наказанию в мирное время, так как прибыл в Египет только в поисках девушки, с которой был обручен. Кроме того, даже если и говорить о наказании, то смерть — слишком суровая мера.

Эмир почти все время только слушал, сам же говорил мало. Наконец он спросил нас, не желаем ли мы стать мусульманами, так как в этом случае, он считает, нас могли бы отпустить. Мы ответили, что не желаем покупать этим прощения.

— В таком случае, по-видимому, — проговорил он, — госпожа Хелиодора, будучи плененной во время войны, должна рассматриваться в качестве военнопленной, и следует только решить, кому она должна принадлежать.

Мустафа сердито перебил его, крича, что в этом вопросе не может быть никакого сомнения и она принадлежит ему, взявшему ее в плен, когда он был облечен властью.

Эмир некоторое время размышлял, а мы с дрожью ожидали его ответа. Наконец он огласил свой приговор: