Ожидайте перемен к лучшему

– Э, Стаська, не скоро мы теперь «капитана» дождемся! Если уж Володька взялся за свое фламенко – это надолго.

Красавица мулатка в длинной пестрой юбке и белой рубашке, небрежно завязанной на животе, до этого стоявшая чуть поодаль, в темноте, подошла к костру и стала танцевать. В каждом ее движении была такая первозданная, дикая страсть, такая жизненная сила, бьющая через край, что у всех просто сердце заходилось! Пестрая юбка взлетала в воздух, обнажая смуглые бедра, звенели серебряные браслеты на руках. Танцуя в отблесках огня, она и сама была как огонь.

Парень, которого звали Володей, смотрел на нее не отрываясь. Его большие нервные руки с длинными пальцами черт знает что выделывали с гитарой, а глаза сияли восхищением – так хороша была эта дикарка! Если бы мог, наверное, играл бы вечно…

Но всему приходит конец. Вот уже мелодия стихла, закончившись эффектным аккордом, и танцовщица картинно замерла на несколько секунд, воздев руки к небу, и теперь шутливо раскланивается, словно балерина на сцене. Еще минута – и она уйдет, растворится в темноте, и как потом найдешь ее среди тысяч других? Лагерь-то огромный…

Володя отложил гитару в сторону и, наконец, решился заговорить, запинаясь и мучительно подбирая иностранные слова:

– What is your name? I am Володя… Where are you from?

Девушка улыбнулась:

– Да ты не напрягайся, говори как умеешь! Алена я, из Москвы.

Володя покачал головой – так непривычно прозвучали эти слова из уст смуглокожей красотки, которой жить бы где-нибудь в Сан-Франциско или на островах Карибского архипелага.

– А я думал, ты иностранка…

Алена рассмеялась, и белые зубы сверкнули в темноте.

– Да что ты! Я же русская, я выросла здесь! Это папа у меня в Лумумбарии[6] учился когда-то. Третий сын короля Мозамбика, между прочим!

Через несколько минут она уже сидела у костра и успела рассказать, что живет с мамой – переводчицей с французского, что в прошлом году закончила юридический, но работы по специальности пока не нашла и трудится теперь администратором в ночном клубе «Апельсиновый рай» – там специально набирали девушек экзотической внешности.

– Так что еще и удружил папенька, оказывается! – веселилась Алена.

Ребята еще долго сидели у костра, и гитара переходила по кругу. Они пели что-то про глухарей на токовище, про красотку Маргариту, которая все ждет и ждет своего капитана, потом про лошадей, тонущих в море, и Сергей даже почувствовал, как слезы навернулись на глаза – так жалко их стало.

Не было только Володи с Аленой – ушли куда-то к Волге. Наверное, хотели побыть немного вдвоем… Что-то живое и нежное, похожее на тонкую серебристую нить, уже протянулось между ними, и теперь им никто не нужен.

Сергей почувствовал, что засыпает. Веки почему-то стали тяжелыми, и по всему телу разлилась такая приятная, сладкая истома. Свернуться у костра в клубочек, и ничего, что ночью стало прохладнее. Главное, вокруг такие хорошие люди, может быть, необычные и странные, но хорошие. Сергей еще никогда таких не встречал.

Здесь, на берегу Волги, под звездным небом, среди палаток и костров, непонятных песен и разговоров, он впервые за всю свою жизнь чувствовал себя счастливым среди людей. И пусть им нет до него никакого дела, пусть совсем скоро они разъедутся по своим городам и снова станут учителями, врачами, студентами или просто людьми, которые живут как придется, зарабатывают как могут и питаются чем Бог пошлет. Но пока они вместе, удивительное чувство всеобщего братства и единения захватывало всех, поднимало ввысь…

А у костра звучала новая песня – даже не песня, а будто кто-то стихи читает под гитарный перебор, медленно так, с чувством, совсем негромко:

Мудрецы, поэты, пророки
Говорили, что жизнь – петля
И что мы темны и убоги.
Это – правда. Только не вся.

Мы сегодня живем, чтоб выжить,

Завтра срежут нас, как траву,
Но иным удается видеть
Золотые сны наяву…

Тринадцатый улыбнулся. Золотые сны наяву… Неужели с кем-то еще бывает такое? Не только с ним?

И несут они это людям,
Только здесь никого не ждут.
А появится – так осудят,
Аккуратно к кресту прибьют…

Он почувствовал, как запершило в горле и слезы потекли из глаз. Ведь песня о нем, о нем! Там, в больнице, жесткая банкетка под лопатками и какие-то штуки, к которым руки пристегивают прочными ремешками, – ну, чем не крест? Пусть нет гвоздей, и копья центуриона, и толпы вокруг, ревущей «Распни его!», зато действует почти так же. И электроды у висков – покруче тернового венца.

А песня поднималась к небу вместе с легким дымком догорающего костра, таяла в вечернем воздухе… Слова были пронзительно-грустные, но и утешение звучало в них: