Ожидание

Прошло несколько дней. Я видел, что Бёзе не может забыть унижение выговора, полученного им из-за мальчике поляка. Он уже не старался казаться вежливым. По малейшему поводу орал, заходясь бешеным, как звериный рев, криком. Одного товарища так двинул прикладом, что того свезли в госпиталь. Мы чувствовали себя спокойно только когда он уходил на ферму фрау Засс.

Мальчик поляк по-прежнему отдавал свой хлеб кому-нибудь из французов, и я боялся, что Бёзе это заметит.

Мундир у Бёзе был гораздо лучше, чем у других вахманов. Он вообще очень следил за своей наружностью. В этот день он пришел на канал в новой, с лаковым козырьком, фуражке гвардейского образца.

— Да ты теперь совсем офицер, — сказал ему Зеро.

— Что, идет? — весело спросил Бёзе, охорашиваясь, вертя головой и оживленно блестя глазами. — Почему только офицерам носить? Чем мы хуже?

Он вынул из кармана пачку дорогих папирос и раскрыв ее, великодушно предложил Зеро. Восхищенно покачивая головой, Зеро корявыми, запачканными глиной пальцами осторожно выколупал одну папиросу из коробки.

— Откуда у тебя такие?

— Фрау Засс, — усмехнулся Бёзе, многозначительно подмигивая.

Зеро опять с еще большим уважением покачал головой.

— Да, с женщинами надо уметь обойтись. Главное… тогда женщина с ума сходит, все отдаст, — улыбаясь глазами своим воспоминаниям, говорит Бёзе с тонким выражением человека, умеющего жить.

— Я прямо скажу, я еще могу доставить женщине удовлетворение, лучше, чем молодой. Что фрау Засс? Были и другие, очень высокопоставленные. — Он с важностью помолчал, давая понять, что не все может рассказывать.

Зеро слушал его, открыв рот и в знак одобрения и восхищения только цокал языком. Говорили, у самого Зеро было восемь человек детей и злая старая жена его бьет, когда он приходит домой пьяный.

— Ты может думаешь, — продолжал Бёзе, — я всю жизнь в деревне жил, не умею вилки-ножа держать? Нет, я понимаю обращение. Сама бюргермейстерша говорит, что я очень представительный. А женщины, знаешь, любят видных мужчин. Теперь я похудел, конечно, а до войны, смотри, какой был, — он вынул из бумажника и протянул Зеро фотографию.

Как раз в перерыве на обед шел проливной дождь, и мы укрылись в тесном угольном сарае. Я стоял так близко от Бёзе и Зеро, что мог рассмотреть фотографию. Это был Бёзе в форме «С.А.»: лицо вдвое толще и шире, чем теперь; жирный шар, насаженный на пухлые, круглые плечи. В этом раздутом лице только с трудом можно было различить теперешние отекшие черты Безе.

— Mein richtiges Format,[74] — улыбнулся Бёзе, любуясь на карточку. Заметив, что я тоже смотрю, он, покосившись на меня самолюбиво-подозрительным взглядом, продолжал повышая голос:

— Так, с виду я не очень большой, а силен. Когда служил в полиции у меня, знаешь, такая резиновая дубинка была: только раз ударишь, — он замахнулся, с мокрым сладострастным шипением всасывая воздух сквозь стиснутые зубы, — aber ganz kaputt.[75]

Лицо его все более мрачнело.

— Мы, немцы, хорошие парни, только слишком уж добрые. Но если нас заденут, мы умеем за себя постоять. Знаешь, мальчишка поляк — сказал он с недоумением, — ведь он продолжает давать хлеб французам. Я сам видел. Паршивый народ! Поубивать бы их всех! Только даром немецкий хлеб жрут.

Дождь прошел так же внезапно, как начался. Выйдя из сарая, Бёзе осматривается, поеживаясь шеей и свистит. Вдыхая полной грудью живительно-свежий после дождя воздух мы идем к каналу. Еще падали последние капли, а уже светило солнце и над омытыми лугами и ржаным полем раскинулась через полнеба радуга.

Бёзе остался у сарая. Расставив ноги, он мочится на угол и издает громкий, как треск раздираемого полотна звук.

— Schwein, was machst du?[76] — с шутливой угрозой обернулся он к Зеро, будто это тот сделал. Но его лицо сохраняло озабоченное выражение. Поправив за спиной карабин, он с решительным видом направился в сторону, где поляк пастушок пас стадо. Тот смотрел на него настороженно и, видимо, почувствовав опасность вдруг бросился бежать. Сняв на ходу карабин, Безе щелкнул затвором. Я видел, как Вицке пытался его задержать. Но Бёзе с презрительной усмешкой отстранил его своей сильной рукой и, держа винтовку на перевес, пошел быстрее. Солнце было у него за спиной и на светлом лугу он казался выпиленным из черного железа: только голова и плечи обведены сиянием света. Когда он свернул к ржаному полю, стало видно спокойно-сосредоточенное выражение его словно помолодевшего лица. Внимательно следя за бегущим мальчиком, он слегка наклонившись шел теперь упругим, легким шагом.

«Не может быть, что он хочет пристрелить мальчика», — подумал я. Это было бы так чудовищно, так невероятно, что я не мог этому верить и, в то же время, я чувствовал, как ход времени зловеще замедляется. Вся действительность, как в страшном сне, омывалась теперь каким-то мглистым, неверным светом — зеленым, черным, красным.