Когда есть ожидание, ничто не ждется. В движении ожидания смерть уже не может быть ожидаемой. Ожидание, в интимной безмятежности недр которого все, что происходит, искажается ожиданием, не дает случиться смерти как тому, чего могло бы хватить ожиданию, но удерживает ее в подвешенном состоянии, распадающейся и в каждый миг превзойденной пустым постоянством ожидания.
Странное противостояние ожидания и смерти. Он ждет смерти в некоем безразличном к смерти ожидании. И точно так же смерть ожиданию не подпадает.
Мертвые воскрешали умирающих.
«Вы отвечаете моими вопросами». — «Я превращаю ваши вопросы в ответ».
Когда она начала подбирать выражения, чтобы сказать ему: «Вы этого никогда не узнаете. Вы никогда не заставите меня говорить. Никогда не узнаете, почему я здесь с вами», вот тогда-то в неистовом движении, которое позволяло ей быть страстным голосом, оставаясь в то же время неподвижным и безучастным телом, он и услышал, как она вдруг спрашивает у него, не меняя даже тона и, возможно, даже не меняя самих слов: «Сделай так, чтобы я могла с тобой говорить». Он так никогда и не сможет уже забыть эту мольбу.
Целыми днями он боролся против нее — словами, молчанием: «Нет, я не тот, кем бы вы хотели, чтобы я был». На это она заметно позже откликнулась: «И кем бы вы были, будь вы им?» Поскольку из своего рода сдержанности, если не из-за более существенных затруднений, он не хотел этого уточнять, она торжествующе заключила: «Вот видите, вы не можете этого сказать и еще менее — от этого отпираться».
«Вы обращаетесь не ко мне, вы обращаетесь к кому-то, кого тут, чтобы вас слушать, нет». — «Но вы-то тут?» — «Я тут».
Она никогда ему не снилась. Он никогда не снился ей. Оба они только и снились тому, кем хотели бы быть друг для друга.
Распростертая, полуотвернувшаяся. Стол придвинут к постели; он пишет, издавая нескончаемый звук, от которого тишина становится почти прозрачной. Вдруг она обращается к нему с вопросом: «Кто ты на самом деле? Тобою ты быть не можешь, но ты же кто-то. Кто?» Он прервал свою работу, он опускает голову. «Я тебя спрашиваю». Спрашивает себя и он. «Не сомневайся, — мягко говорит он. — Я выбрал быть тем, кем меня находят. Я как раз то, о чем ты только что сказала». — «Кто?» Она почти кричит. «Да, то, о чем ты только что сказала».
Мы-то вдвоем это знаем.
Нагноение ожидания, скука. Застойное ожидание, ожидание, которое сразу же сочло себя своим предметом, которое проникнуто к себе снисходительностью и в конечном счете ненавистью. Ожидание, спокойная тоска ожидания; ожидание, ставшее спокойной протяженностью, где мысль представлена в ожидании.
Она сидела, застыв в неподвижности, у стола; лежала рядом с ним на постели; порой стояла рядом с дверью — придя тогда очень и очень издалека. Такой он ее вначале и увидел. Стоящей, вошедшей без единого слова и даже не оглядывающейся вокруг, будто она давным-давно вобрала в себя все наличие это-го места; и уж конечно, не будь между ним и любой женской фигурой длительного и тесного знакомства, сблизившего его с каждой из них, он должен был бы тут же почувствовать себя в этой комнате чужаком; но с непоколебимой уверенностью молодости он не видел в ее приходе ничего необыкновенного, точно так же, как и не колебался, когда только что подавал ей знаки: она была там, он ее больше не отпустит. Он был там, она его больше не отпустит.
«Когда ты вспоминаешь, что я тебя покинул, это правда. Когда с грустью говоришь, что я тебя даже и не покидал, это правда. Но если ты думаешь, что я был покинут самим собою, то кто же тогда сейчас рядом с тобой?»
«Подойдите». Она приблизилась медленно, не вопреки себе, но с какой-то глубокой рассеянностью, которая сделала его, уже его, на диво внимательным.
Она заговорила, но он ее не слушал. Он слушал ее только для того, чтобы привлечь к себе своим вниманием.
Тесно присутствие, просторно место.
«А, наконец-то вы говорите об этом откровенно». — «Почему? Разве я не всегда была откровенна?» — «Вы были очень откровенны, слишком, может быть, откровенны для столь неоткровенной истины, которая пытается через вас себя выразить».
Он знал, что ни в ней, ни в нем самом не было ничего, кроме усилия дойти до той мысли, которая поджидала извне, чтобы наставить их на путь или сбить с него.
Если он и вынудил ее заговорить, то никогда на нее не давил, чтобы войти в ее мысль. Он не ссужал ей мыслей. Слово «мысль» не заключало в себе достаточно прозрачности, достаточно затемненности. Она только говорила, только молчала.
Он ее привлекал, и как же он ее привлек? Он привлекал ее постоянно — недвижимой, неощутимой силой. Она была просто фокусом того влечения, которое он у нее вызывал и которое обратной силой влечения вызывала у него она: задержанная здесь, но не удерживаемая, неподвижная некой блуждающей неподвижностью.
Бродяжничающая вне себя — вплоть до него вне его.