Ожившие кошмары

— Хорошая, — согласился дед. Поглядел в пол, видимо, вспомнив что-то, и улыбнулся. — Спасла она меня однажды, — старик обнёс всех табаком и бумажками, показывая, как свернуть самокрутки.

— Случилось что? — Гриша закурил «козью ножку».

Старик затянулся:

— Было дело. Я мало кому рассказывал. Не верит никто. Говорят, пить меньше надо. Да я бы и сам не поверил. Столько лет прошло… Я уже и сам думаю: может, почудилось что по пьяному делу, — он на секунду задумался. — А может, и нет.

Дед глотнул из фляжки, закусил куском сала и с удовольствием затянулся махоркой. Потом перебрался на нары и, поудобнее растянувшись, начал рассказ:

— Я в эту деревню после армии перебрался. Один сослуживец мой отсюда родом был, он и посоветовал. Тогда на лесоповале хорошо зарабатывали, не то что в нашем колхозе. Ну, я и поехал. Устроился в леспромхоз, потом женился на местной, дочь родили, избу поставили. В общем, всё как у людей.

Разговорился дед, видно, наскучило ему одному. Поговорить не с кем, вот и выкладывает вслух то, что в себе копил.

— Ну вот, значит. Был со мной в бригаде мужик из местных — Иван. В возрасте уже. Да только странный какой-то. Всё стороной держался, ни с кем не дружил. Самогонкой особо не баловался, не рыбак и не охотник. А у нас в деревне занятий и не было вовсе никаких. Мужики на охоту ходили или с удочками на озере сидели. А Иван всегда в доме. Жил он с бабой, Клавдией звали, не расписаны были. Она тоже всё людей сторонилась. Из дома в магазин и обратно. Никуда особо больше и не ходила. Ни подруг, ни родни. Так вдвоём век и коротали. Дом у них на самом краю стоял, возле леса.

Случилось как-то осенью, до снега ещё, работать мне в паре с Иваном. Километрах в двух отсюда «палки роняли». Иван «Дружбой» махал, а я «толканом» орудовал. День к концу подходил. Задержались мы чегой-то и не заметили, как темнеть стало. Иван бензопилу заглушил, и пошли мы в деревню. А тут ливень начался. Темень, ни зги не видать. Хорошо, Иван про эту землянку знал. Ею приезжие охотники пользовались. Они и строили, наверное. Нам-то, местным, она ни к чему. В таких землянках всегда есть небольшие запасы: и дрова сухие, и продукты, и соль со спичками, — докурил самокрутку дед и затушил окурок в железную банку. — В этой землянке мы и укрылись до утра. Утром дождь кончился, мы проснулись, собрали «Дружбу» и домой пошли, а землянка у меня в памяти осталась. Как знал, что пригодится.

Ну вот, а через несколько месяцев, зимой, после Рождества, встречаю я Ивана на улице. Я тогда сильно с похмелья был. Праздник отмечал. Подлечиться мне нужно было, я и спрашиваю его: «Мол, у тебя самогонки нет? Может, продашь?» А он отвечает, что, дескать, самогонка у него есть, но он ей не торгует, а вот похмелить может. А мне этого и надо.

Пошли мы к нему в хату. Приходим. Жена на стол накрыла, литру поставила, всё-таки Рождество. Я, хоть и не верующий, но любил самогоночку по праздникам. Они тоже, видно было, гостю обрадовались. За стол сели, всё чин чином: селёдка, картошка, грибочки, побеседовали о том о сём, жена за второй литрой сходила. За разговорами и не заметили, как стемнело. Думаю, надо и честь знать, поднимаюсь я домой идти, а только чувствую, что ноги не слушаются. Так напился на дармовщинку, что и до хаты своей вряд ли дойти бы смог. А Клавдия и говорит: «Ну куда ты в таком виде? Ещё замёрзнешь по дороге. Оставайся у нас. Я тебе в комнате постелю. А проспишься, так и пойдёшь». Думаю, действительно, переночую у них, а жене потом всё объясню. Отвели они меня в комнату. А комната странная какая-то: стены глухие, без окон, ковры всюду от потолка до пола. А посреди комнаты — кровать железная с матрасом и одеялом. Клавдия мне и говорит: «Раздевайся, ложись». Я верхнюю одёжу снял, а куда покласть, не знаю, мебели никакой в комнате не было, ни тумбочки, ни шкафа. Клавдия, видя моё замешательство, протягивает руки: «Давай одёжку, я в сенях положу, не пропадёт никуда, отдыхай пока». Ну и лёг я под одеяло в одном исподнем, даже носки снял.