Оживший покойник

– А одного полка стрельцов достаточно ли будет? – усомнился вдруг Маржарет, на что Салтыков, лениво почесывая шею под пышной бородой, ответил, снисходительно улыбаясь:

– Господь с тобой, капитан. Мы же не боевые действия вести собираемся! Много войск нам только повредить может. На худой конец мой родич в Польше, Мишка Салтыков, готов прислать три тысячи запорожских казаков. Но я бы на поляков не сильно рассчитывал. Порвут мужики на прапоры. Сильно у нас хохлов не любят после Смуты.

– Но я могу рассчитывать на вступление русского войска в войну с Турцией? Мы договаривались с вами, что сразу…

Борис поставил кубок с вином на край стола, внимательно разглядывая капитана, точно желая разобрать на части и посмотреть, что там внутри.

– Вот смотрю на тебя, капитан, и думаю, кто твой хозяин? На кого ты работаешь? По всем раскладам, вроде на англичан, но иногда папизмом разит за версту. Так, может, все же на Ватикан, Маржарет?

– Вы уходите от прямого ответа, Борис Михайлович, – раздраженно ответил капитан. – В конце концов защита веры – это долг любой христианской страны. Разве не так? А потом, военные предприятия – самое действенное средство занять армию. Мудрый государь может успокоить возмущенный народ, если поведет его на войну против внешнего врага.

Теперь настала очередь раздражаться Салтыкову. Он подался вперед, почти уткнувшись лицом в лицо собеседника, и, брызжа слюной, зашипел:

– А ты не гони меня, Маржарет. Никуда твой султан не денется. Успеем саблей-то помахать. Вон самозваный Димитрий торопился коней седлать на турок, помнишь, чем кончилось? Войско собрать дело не дешевое. Тут большие деньги нужны…

– Про две тысячи ефимков я уже слышал, – прервал поток его красноречия обиженный Маржарет, вставая с лавки и идя к выходу.

– Ну вот и славно, капитан. Я своему слову хозяин. Обещал – сделаю, – уже совершенно благодушно и расслабленно произнес Салтыков, довольно ухмыляясь в спину уходящего француза.

– Хорошо, Борис Михайлович. Не смею более беспокоить вас своим присутствием. Встретимся в Костроме. À bientôt!

– И тебе не хворать, капитан, – кивнул головой боярин.

Маржарет вышел наружу, не задернув за собой полог. В шатер ворвался свежий ночной ветер. Из-за легкого сквозняка затрепетала и погасла свеча в канделябре. Салтыков, развалившись в походном кресле с драгоценным кубком в руке, задумчиво смотрел вслед ушедшему иноземцу, и лицо его при этом было совершенно непроницаемое.

Отец Феона убрал свою голову из прорехи шатра и потащил за собой зазевавшегося Маврикия.

– Ну что, Маврикий, все слышал? – шепотом спросил он у послушника.

– Все, отец Феона! – так же шепотом ответил Маврикий.

– Вот и славно! – покачал головой монах.

Над верхушками сосен уже появилась яркая полоса грядущего рассвета. Занималась новая заря скорого утра, а значит, надо было спешить.

Глава 30. В старом гае

Теплым солнечным утром капитан Маржарет скакал по старой галичской дороге в сторону Костромы, яростно пришпоривая несущегося карьером аргамака. По случаю дальней дороги одет он был, как полковой стрелецкий офицер, в «служилый кафтан» небесно-голубого цвета с горностаевым подбоем, украшенный золотым позументом и кистями. На голове сидела набекрень малиновая шапка с меховой опушкой, на высокой тулье которой красовалось шитое жемчугом изображение короны. Все эти знаки царской службы должны были обезопасить капитана в его дороге от лишних расспросов и праздного любопытства. Маржарет спешил в Кострому, где в доме Московской торговой компании его давно поджидал английский посол Джон Меррик, старый лис, без участия которого уже лет двадцать не обходилось ни одно событие на Руси.

Конь, выбивая копытами комья земли из влажной после ночного дождя дороги, вынес седока из глухого соснового бора в удивительный по своей красоте дубовый гай. Могучие деревья, раскинув ветвистые кроны, стояли друг от друга на почтительном расстоянии. От этого поляна просто утопала в солнечном свете, создавая нереальное ощущение простора и воздуха. Но не только одни ощущения делали рощу местом загадочным. Оглядевшись по сторонам, случайный прохожий или бродяга, перекати-поле замирали, потеряв вдруг дар речи. Видели они, что весь старый гай какой-то искусный резчик сделал одновременно мастерской под открытым небом и языческим капищем, превратив стволы дубов в изваяния забытых богов, животных и птиц. Смотрели на людей, вольно или невольно оказавшихся на этой поляне, древние лики, вызывая у них оторопь и настороженность. Хочешь не хочешь, а поневоле остановишь бег коня или притормозишь повозку, перекрестишься, сплюнешь на всякий случай три раза на землю и с почтением и первородным страхом пойдешь прочь от этого места.