Ожог любовью (СИ)

И если я считала, что меня изнасиловали, унизили и растоптали только что, то я сильно ошибалась. После его последней фразы я действительно почувствовала себя грязной продажной тварью. Только бы не заплакать, только не заплакать… Повторяла эту фразу даже не знаю в который раз, как молитву. Пытаясь сосредоточиться на этих словах. На самих словах — отключить чувства и эмоции. Не думать ни о чем, не чувствовать, не слышать, не знать. Просто исчезнуть, раствориться как туман по утру — не существовать и не испытывать этой боли, этого унижения.

— Быстрее выметайся из машины, мы уже накатались.

Я, все еще скрученная лежала на отброшенном сидении, без трусиков, которые порванными валялись на полу. Только ноги интуитивно сильнее свела, защищаясь от грубых слов. Платье измято, прическа окончательно испорченна — не видела себя в зеркало, но свисающие по бокам пасма говорили сами за себя.

Была в каком-то ступоре, все воспринималось через призму отдаленности. Может это защитная реакция? Даже приказ выйти из машины безропотно выполнила. Не видела, где нахожусь, будь вокруг глухой лес, все равно бы не заметила этого. Я отошла всего на полшага от захлопнувшейся сзади дверцы, когда взревел мотор, и машина с ревом сорвалась с места.

Прохладный ветер обжег щеки, сильнее холодя две мокрые дорожки, струящиеся из глаз к самому подбородку. Коснулась рукой влаги, растерла ее между пальцами, с недоумением рассматривая отблески в скудном свете.

Все же не удержалась.

Между ног саднило и даже слегка жгло, но разве это боль? Боль была в душе, разъедающая, рвущая на части и просто уничтожающая всю меня. Я ощущала ее физически, как дикий зуд, как пламя, сжигающее мою душу. Хотелось разорвать платье на груди и скрести, скрести…, чтобы вырвать сердце, душу… Вырвать и выбросить, и все забыть не видеть, не знать, не чувствовать.

И я действительно ничего не видела. Просто шла, не разбирая куда, не видя впереди дороги, только реки слез, затмевающие обзор как струи дождя по лобовому стеклу. Вокруг сигналили машины, резким режущим светом вспыхивали фары, но до меня все доносилось сквозь какую-то призму, как издалека.

Сквозь сплошную ширму из горя и боли я слышала голос женщины, которая несколько раз подряд спрашивала, кто я и где живу. И заученной еще с садика фразой я что-то отвечала, не включая мозг и сознание.

Через какое-то время оказалась дома и чужая женщина без лица и имени улаживала меня в постель, а потом набирала номера родителей, но я уже спала, а может просто отключилась.

Сквозь сон слышала всхлипы и шепот, чувствовала нежное касании маминых рук, поцелуи на щеках, волосах. Она меня звала, нежно, ласково, по имени, но я не могла проснуться. Сон затягивал, как трясина, в нем было легко и свободно — не было боли.

Глава 4

Кто сказал, что время лечит,

Тот не знал большого горя.

Не заживают раны в сердце,

Просто привыкаешь к боли.

Ирина Погорелова

7 лет спустя.

Я заглянула в приоткрытую дверь, как всегда не стучась. Дмитрий Сергеевич, сидя за рабочим столом, просматривал графики продаж. И как всегда только в бумажном варианте. Ни как не могла понять его страсть к бумаге. Все было сделано и подано ему для просмотра в электронном виде, но он никогда не отказывался от своей привычки. Распечатал графики и монотонно, скрупулезно просматривал лист за листом.

Я могла часами смотреть за работой этого мужчины. Насупленные и слегка взъерошенные брови, слишком длинные и постоянно торчащие как-то невпопад, но ему странным образом это шло. Сосредоточенный взгляд, медленно изучающий каждую строчку, все в нем говорило об опыте и уверенности в своем деле. Его не портили даже седые волосы и сетка морщин вокруг глаз. Он был для меня кем-то особенным — наставником, другом, вторым отцом. Он в меня поверил, когда это было так необходимо, дал мне шанс, и я вечно буду ему за это благодарна.

— Вызывали?

— Заходи, чего стоишь, заглядываешь?

Я прошла несколько метров вглубь кабинета, прикрывая сзади себя дверь. У Дмитрия Сергеевича всегда была приоткрыта дверь, когда он находился в кабинете один, когда же наоборот, кто-то присутствовал — дверь плотно закрывалась. Запирать не было ни какой нужды. Это было негласное правило — шеф занят.

Стою и молчу. Не злюсь, не нервничаю, Дмитрию Сергеевичу всегда нужно было время, чтобы собраться с мыслями, настроиться на разговор. Он не любил когда его торопили, и я не торопила, я просто ждала.

— Мариночка, как там у тебя дела с последним клиентом?

— Все хорошо, Дмитрий Сергеевич. Договор подписан на большую партию алкоголя. Они берут весь наш ассортимент. Даже не ходовые позиции, в не большом количестве, но берут.

Дмитрий Сергеевич прекрасно об этом знал, сам вчера просматривал договор. Но если он получал удовольствие от того, что я все это еще раз повторю — что ж, мне не сложно. Он только с виду казался простоватым, на самом деле это был мудрый и прозорливый человек.

— Марина, я тебя вот почему вызвал. У меня грандиозная новость и тебе первой хотел об этом сообщить.