Ожог

Тамара мягкими и быстрыми движениями очищала лицо. Открывались надбровные дуги и пучки бровей, свирепая носогубная складка, маленький перебитый носик, жлобская жесткая верхняя губища и зоб, огромный и пятнистый.

Что, Саня, бьют?

– Бьют, гражданин капитан.

– А так не били?

…Гурченко был привязан к стулу, потому он и упал на бок вместе со стулом. Глаз его мгновенно затек кровавым волдырем…

– Нет, гражданин капитан, до вас еще так не били.

Малькольмов приоткрыл глазок в шоферскую кабину:

– Алик, ты здесь? Сопровождаешь товарища?

– Так точно, старик. – В глазок повеяло трехдневным запоем. – У тебя там спиртяшки не найдется грамм семьдесят?

– Алик, кто это такой и что с ним случилось?

– Это Кирьяныч, гардеробщик из валютного «Наца». Понял? Важная птица. Мы с ним на троих заделали, а он стал черепком о батарею стукаться и петь «Варяга». Это сумеречный тип, олдфеллоу. Тени забытых предков. Дай спиртяшки-то, не жмись!

Тамара вынула из кителя какое-то удостоверение и прочла:

– Чепцов СК., подполковник в отставке… а дальше все запачкано, Геннадий Аполлинариевич.

Итак, сомнений нет, это он! Толя фон Штейнбок, мститель из Магадана, где ты сейчас?

Скатились к мракобесию, Штейнбок?

…вообразите его без одежды – огромного, с ноздреватыми ягодицами, с осевшим мохнатым животом, с висящим тяжелым членом, похожим на предводителя морских котиков, морщинистого секача…

– Чего вопишь, выблядок?

…перестань плакать, Толя, запоминай образ врага – низкий лобик, горячие ягодки глаз…

– Размазня, говно шоколадное!

…бессилие, страх беспомощность… ты в руках аппарата, в огромных, но не мужских, в государственных нечеловеческих подземных руках!

Теперь он в твоих руках, в твоих длинных пальцах. Две твоих кисти спасают жизнь садиста, ре-ани-мируют преступника.

Твои руки – руки интеллигента, но похожи они, как слепок,на руки твоего отца, питерского пролетария, революционера, а впоследствии партийного бюрократа, а еще дальше беспардонного зека Аполлинария. Твои руки и мстить-то не умеют. Они привыкли оперировать больных и щупать баб, у них нет вкуса к оружию, им даже неприятно сжиматься в кулаки.

Ладно, не мсти, но только лишь выдерни у него иглу из вены и предоставь все дело природе. Не ты ведь колотил его вонючей башкой по радиатору – сам бился! Пусть сам и загибается! Ты не имеешь права его спасать!

Машина остановилась, и тут же подкатились носилки. Служба была хорошо налажена, потому что за ночные дежурства в реанимации платили двойные ставки.

Гурченко, лежащий на полу

следственного кабинета, увидел вдруг за ногами офицеров стоящего в коридоре под стенгазетой Толю. Он тут же оборвал свой вой и стоны, хотя как ему хотелось в эти минуты выть и стонать, знает только Всевышний.

Он молчал и тогда, когда капитан Чепцов бил его сапогом по почкам и в пах, и тогда, когда Чепцов наступил ему сапогом на лицо и встал на его лице, шутливо балансируя.

– Степан, Степан, – несколько обеспокоенным тоном сказал следователь Борис. – Не выходи из инструкций!

– Я бы их всех передавил без всяких инструкций! – сказал Чепцов, спрыгивая с Саниного лица. – Всех их детей, всех родственников и знакомых! Знаешь, я просто видеть не могу всех этих сук!

Следователь Борис, мягко улыбаясь, уютно пофыркивая папиросой, обогнул вздрагивающего от классового чувства капитана Чепцова и вдруг заметил Толю фон Штейнбока, застывшего в его черном длинном пальто под стенгазетой «На страже», в квадрате солнечного света.

Прибыл Кун

сказал профессор Аргентов, увидев из окна в теснинах своего двора голубое пятно, автомобиль Аристарха Куницера. К окну приблизились русские парни Иван и Петр, русские интеллигенты новой формации. Парней этих очень ценили в кругу московских «инакомыслящих», ценили по разным причинам, но не в последнюю очередь и за то, что были они стопроцентно русскими, русскими настолько, что даже фельетонистам «Литературки» трудно было бы пустить в их адрес хотя бы смутный антисемитский намек.

– А этот зачем? Вы его уважаете? – спросили Иван и Петр у Аргентова. – Говорят, плейбой. Говорят, алкоголик.

– Кун – мой ближайший друг! – запальчиво возразил Аргентов. – Вы, мальчики, еще хоккеем увлекались, когда мы с Куном в новосибирском «Интеграле» поставили вопрос о правомочности однопартийной системы. Кун! – крикнул он вниз. – Эй, Куница!

Передние дверцы «Жигуленка» открылись, из машины вылезли профессор Куницер и тоненькая девушка в джинсах.

– Почему они вместе? – озадаченно проговорил Иван.

– Это та самая машинистка. Я передал ей воззвание «Эуропа чивильта».

– Странно, – сказал и Петр. – Что у них общего?

– Может быть, постель? – засмеялся Аргентов и положил свои руки на плечи молодых людей. – Братья-революционеры, должен вам сказать, что, не взирая на нашу борьбу, кое-где еще ебутся.