Ожоги сердца (сборник)

— Докладывайте… А сейчас немедленно уводите собак с позиций нашего батальона!

— Не понимаю… Не имею права.

Слева докатился сигнал — удары по саперной лопатке. Металлический звон предупреждал о появлении танков или броневиков. В самом деле, под покровом утреннего тумана к левому флангу батальона подкрались три «майбаха» — так называли мы тогда немецкие колесно-гусеничные машины с бронированными бортами. Над бортами кузовов густо чернели каски автоматчиков. Как потом выяснилось, то был отряд разведчиков противника на механизированной тяге. Они прощупывали пути для колонны танков. Их можно было пропустить в тыл, не обнаруживая наши противотанковые засады. И такая команда была дана, но когда «майбахи» приблизились на прямой выстрел, кто-то из собаководов выпустил трех овчарок. Я наблюдал за ними в бинокль. Они стремглав пересекли долину перед нашим взгорьем и… первая взорвалась в кустарниках на той стороне долины, вторая — перед колесами идущей впереди машины, третья, испуганная взрывами, проскочила мимо, и ее пристрелили автоматчики.

Под моей рукой запищал зуммер полевого телефона.

— Кто разрешил выпускать собак раньше срока?! — запрашивал с наблюдательного пункта командир полка.

— Собаки не люди, сами вырвались, — ответил я, глядя на растерявшегося сержанта.

— Наказать!..

— Три овчарки уже наказали себя. Остальных срочно отправляем обратно на базу под конвоем.

— В чем дело?

— Обойдемся без собак.

— Ну смотри, тебе отвечать…

Разговор прервался. Там, над наблюдательным пунктом, закружила девятка пикировщиков Ю-87.

Сержанта с овчарками под конвоем двух автоматчиков я отправил вдоль линии обороны батальона, чтобы все видели — мы «обойдемся без собак».

Примерно через час перед обороной полка появились танки. Более двух десятков. Они надвигались на нас не колонной, как мы ожидали, а развернутым строем. Завязался тяжелый бой. Огнем и гусеницами они смяли боевое охранение, приутюжили окопы левого соседа, но прорваться через оборону полка им не удалось.

Позже мне стало известно, что в соседнем батальоне все же пустили овчарок в дело. Все они погибли, а с танками вели борьбу люди — бронебойщики и артиллеристы.

…К костру придвинулся командор — Михаил Аркадьевич Федоров. Взлохмаченный, высокий лоб нахмурен. Он прервал молчание:

— Когда же будем спать? — Ему, как видно, не очень приятно было слушать упоминание о странной тактике здешних охотоведов. И я, будто не замечая его хмурости, обратился к Михаилу Ивановичу:

— Где можно повидать этого охотоведа?

— У нас, на центральной усадьбе.

— И как он поживает?

— Хорошо поживает, хорошо, — ответил Михаил Иванович и, передохнув, улыбчиво добавил: — Недавно к мотоциклу прикупил автомобиль «Жигули»…

Перед костром округлились и заблестели глаза моего сына:

— Да как же это могло быть?

Этот вопрос был обращен к Михаилу Аркадьевичу Федорову.

— Вот приехал разобраться, — ответил тот. — А сейчас спать, спать.

— Правильно, пора вздремнуть, — согласился с ним Михаил Иванович. — Вздремнуть часиков до десяти-одиннадцати.

— До одиннадцати? — удивился я.

— Утро будет солнечное, слышите, как весело бормочет вода в ключе… К той поре кедры подсохнут, и к полудню шишка легче пойдет. Если не здесь, то там, куда ушел мой напарник. К утреннему чаю он должен появиться здесь, — уточнил Михаил Иванович.

— Спать, спать, — повторил командор.

3

Перед рассветом по земле заструилась прохлада. Как бы противясь ей, деревья, кустарники, осенние травы выдыхали накопленное за минувший день тепло. Ароматное, сладкое, бодрящее. Не успел еще наполнить грудь испарением черничника, как сию же минуту на тебя накатывается струя воздуха с настоем малинника и таежного медоноса — кипрея. Еще один глоток воздуха, и кажется — перед тобой разломился каравай теплого хлеба, испеченного на поду глинобитной печки, — дыши вдоволь, до полной сытости.

Слоеность таежных запахов ложится на лицо, на брови, на ресницы невесомой паутинкой, уговаривая — закрывай глаза и погружайся в сон, ни о чем не думая…

В сладком утреннем сне я на мгновение ощутил наплыв едучего дыма. Какой-то злодей распалил костер и заставил тлеть таежный торф. Нет, это тротиловый смрад на улицах Сталинграда. Но почему я не задыхаюсь, почему я так легко и быстро перепрыгиваю через водораздел, взбегаю на кедровую гору и снова укладываюсь на пихтовый лапник? Однако сон снова уносит меня к пепелищу избушки охотника. Теперь охотник уже шепотом в самое ухо повторяет то, что сказал перед сном у костра: «Хорошо поживает, хорошо. Недавно к мотоциклу прикупил автомобиль «Жигули». И тут же перед глазами вырастает автомобиль «Жигули». За рулем самодовольный мужчина… Он называет себя и подает мне транзистор, при этом дышит мне в лицо едучим дымом, тротиловым смрадом… Вижу белые глаза обгорелой собаки. «Кхе, хе, хе, хе!» — прокатывается по лесу. Рядом застрочил пулемет густыми очередями. (Узнаю скорострельный немецкий МГ-42.) Засвистели пули. По глазам хлестнула метелка из огненных прутьев, и я проснулся.