Ожоги сердца

Позиция для противотанковой засады взводу бронебойщиков была указана на косогоре в бахче, невдалеке от моста через небольшую речушку с обрывистыми берегами: если танки прорвутся через окопы боевого охранения, то устремятся сюда к мосту и подставят свои бока под прицельные выстрелы ПТР. Но получилось не так. После бомбежки и обстрела танки смяли боевое охранение и рванулись вдоль косогора. Пока бронебойщики повернули свои длинные ружья и приноровили их к прицельной стрельбе — бахчу покрыла черная мгла поднятой гусеницами пыли. Во взводе были противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью, однако ни я, ни комбат, находясь на позициях противотанковой батареи на противоположном берегу реки, не заметили ни одного удачного броска гранат и бутылок с горючей смесью. Лишь одна бутылка взметнула языки пламени над моторной группой танка, но тот не остановился. Только залпы батареи и подоспевшая сюда пятерка штурмовиков Ил-2 вынудили немецких танкистов отказаться от попытки ворваться в хутор Володинский с ходу.

После отражения атаки я побывал на бахче, где была засада бронебойщиков. Знойное августовское солнце показалось мне тогда дыней, подброшенной на розовые перины небосклона, а тут на бахче слепили глаза отпечатки гусениц танков — кровавые следы злого железа. Мясистые тыквы, спелые арбузы, дыни смяты, раздавлены и смешаны с землей. Огромного, ставшего удивительно широким в плечах Василия Чирухина мы подняли возле размятой ячейки. Он лежал, припечатанный к земле разворотом гусеницы. Партбилет с адресом моих родителей нашли у него под стелькой сапога. Почему он так спрятал свой партийный документ — трудно сказать, вероятно, считал, что ноги на дне окопа в большей безопасности, чем грудь за бруствером.

Тогда же, вслед за извещением о гибели сержанта Василия Чирухина, я послал письмо его родственникам, но ответа не получил. После войны дважды запрашивал райвоенкомат, где находятся его дети — Петя и Таня. Мне ответили, что адрес не изменился. Новые попытки установить с ними переписку не дали результата. И вот уточнение: они работают в Урлютюпском зерновом совхозе в тракторной бригаде третьего отделения. И я мчусь туда. Своих сына и дочь не взял — Екатерина Ивановна не посоветовала по каким-то своим соображениям, и шофер поддержал ее:

— Не стоит рисковать, дорога дальняя, ночевать придется в окружении тарбаганов, сусликов и всякой кусачей степной твари…

И теперь, находясь в пути, я доволен, что сын и дочь избавлены от нестерпимого зноя и полынной горечи степных трав, в том числе перехватывающих горло пушинок тырсы — степного ковыля. К тому же, едва мы проскочили солончаковую равнину, как в радиаторе закипела вода. Пришлось остановиться, оказалось, что соты радиатора забиты степной «паргой» с пылью. Вентилятор крутился бесполезно, доступ воздуху перекрыт, охлаждение воды прекратилось. Часа два ковырялись, выскребая из радиаторной сетки эту клейкую и въедливую «паргу» — ковыльный пух с пылью и колючками.

Вода все-таки выкипела. Едем с тревогой — вот-вот запахнет плавленым металлом… Наконец-то показались крыши степного поселка. Остановились, чтоб остыл двигатель, и снова тронулись. Степь обманчива: казалось, поселок — вот он, рукой подать, но не тут-то было, еще раз остановились. Теперь нам уже видны новые домики под черепичными крышами. Манят к себе красноватые блики закатного солнца на стеклах окон. Поселок спланирован солидно — два ряда домов выстроились, как на параде, в линейку.

— Третье отделение, — сказал шофер.

— Слава богу, — вырвалось у меня.

— Не спешите славить бога, похоже, тут он не очень милостив…

Останавливаемся перед окнами крайнего дома. Шофер открывает багажник, добывает резиновое ведро, сделанное из автомобильной камеры. Я направляюсь в первый дом. Стучу в двери раз, другой. Никто не отзывается. Перехожу к соседнему дому с верандой под стеклом. Двери открыты. Переступаю запыленный порог. На кухне плита, стол, шкаф. В столовой большой стол, две скамейки, четыре табуретки. Справа спальня с двумя кроватями под матрасами, набитыми соломой.

Слева кабинет или детская комната. Тут ничего нет, одни стены. На подоконниках горшочки с землей, в них желтеют стебли каких-то домашних цветов. И все в этом доме покрыто толстым слоем пыли. Как видно, не один день, не одну неделю гулял по этим пустым комнатам степной ветер. Пустынно и жутковато, даже следов мышей не видно. Мыши не живут там, где голодно.

Заглядываю в третий дом, четвертый, пятый… То же самое — пустота. Параллельно со мной передвигается из дома в дом по той стороне улицы шофер. Он разводит руками:

— Ни души. Черная буря вымела отсюда людей.

— Неужели никого не найдем?

— Поищем, но сначала надо газик напоить.