Ожоги сердца

«Его старший сын Саша показал мне осколок, которым был ранен отец. Осколок похож на топорик, около ста граммов. И таких было пять! Их извлек хирург в момент операции. Поражаюсь его терпению, мужеству, силе воли. Ведь он всегда был веселым, жизнерадостным, покорял всех своей улыбчивостью, скрывая адскую боль и мученье. Так много лет. Как это можно?!»

Положив эти письма в блокнот с записями о поездке в Кулунду, я вышел в тамбур — глотнуть холодного воздуха. Ждал: вот сейчас, сию минуту в груди вспыхнет обжигающая боль. Но она не вспыхнула. Почему? На радость и горе сердце отвечает одинаково, то учащением, то замедлением пульса. Стучит и стучит круглыми сутками, безостановочно. Ты можешь спать, уйти в свои веселые или грустные думы, а оно, как солдат на посту, беззаветно и безропотно несет свою службу. Не надо, не надо допытываться у него и сбивать его с ритма недоуменными вопросами. Верных солдат не спрашивают, а благодарят за верную службу.

Под стук колес поезда я мысленно вернулся в Степное, снова навестил родственников погибших на войне однополчан, снова мысленным взглядом перечитал строки писем о смерти боевого друга Леонида Ладыженко… Как бы слышу его голос: «Не плакать! Я солдат!» Какую жизнь подрубили под корень в мирные дни осколки войны. Война… Будь она трижды проклята.

А на полях кружит метель, змеится поземка. И снова думы о жизни, снова непослушная память напоминает мне: морщины на лице не смываются, и молодость не забывается.

ТРЕВОЖНЫЕ СИГНАЛЫ

1

На станции технического обслуживания автомобилей перед окошечком с табличкой «Выписка нарядов на ремонт и замену деталей» выстроилась очередь. Я тоже встал. Впереди меня — широкая спина человека с костылем. Человек этот то и дело поглядывал на часы, вздыхал, кряхтел. До обеденного перерыва оставалось минут тридцать. Нарядчица не спешила.

— Милая девушка, нельзя ли побыстрее, — сказал с явным кавказским акцентом высокий молодой человек с бородой, стоящий позади меня.

Молодая женщина внешне была действительно мила, привлекательна. Лет ей около тридцати. Короткая прическа с челкой до бровей молодила ее. Слегка продолговатое лицо с нежным румянцем на щеках, широко посаженные глаза в густых длинных ресницах, чуть вздернутый нос, губы — дольки спелого апельсина — все это было при ней. Вряд ли молодой мужчина не задержал бы своего взгляда на этой симпатичной женщине. Она сидела за стеклянной перегородкой.

Нарядчица не ответила на просьбу молодого человека. Она лишь вскинула на него глаза и промолчала…

А когда еще кто-то повторил, нельзя ли побыстрей, она встала и ушла за перегородку к кассирше, как бы говоря: «Не люблю, когда подгоняют, мы тут тоже не бездельничаем…»

Прошло минут десять. Плечистый мужчина, что стоял впереди меня с костылем, склонил голову, прислонился лбом к стеклянной стенке перед окошечком, и мне бросился в глаза багровеющий шрам на его шее.

— Девушка, — сказал я, подойдя к окошечку, — вас ждет инвалид войны, больной, обслужите до обеденного перерыва хотя бы его.

— Много вас тут таких, а я одна, — ответила она. Сквозь стекло я увидел ее ангельское лицо, и мне стало грустно, даже страшно, потому что совершенно не подозреваешь, где подстерегает опасность. Опасность быть сраженным лишь одной фразой: «Много вас тут…»

Спорить с ней нельзя: в ее руках учет всех деталей и технических возможностей станции. Пошлет в пустой бокс — и будешь загорать там двое суток. Однако очередь загудела. Появился сменный мастер.

— Бэлла, — сказал он, — инвалидов положено обслуживать без очереди. Выпиши ему накладную, я смотрел его машину: профилактика и замена рулевых тяг…

— Пусть после обеда приходит, — ответила она, — мне тоже обедать вовремя положено.

— Бэлла! Тебя инвалид войны ждет, — повторил мастер.

— Подождет… Сейчас оформлю… Все воевали, не один он, — огрызнулась она и, вернувшись к столу, спросила: — Ну, что у вас?..

Я уже не мог смотреть на нее, закрыл глаза, боясь потерять ощущение света и красок. Но она не унималась. Получив из рук инвалида заявку и технический паспорт «Запорожца», продолжала выкидывать из себя ядовитые слова:

— Везет же людям: машина бесплатная, и ремонт в первую очередь…

Инвалид отпрянул от окна, будто кипяток выплеснули ему в лицо. И, как бы ища защиты от таких упреков, он повернулся к нам лицом.

— Графчиков!.. Василий Васильевич! — воскликнул я.

Он тяжело передохнул и ответил:

— Графчиков.