Ожоги сердца

Василий, посерьезнев, задумался. Как рассказать друзьям о том, что было там, в кабинете первого секретаря горкома, что он пережил, если еще ничего как следует не улеглось в голове? Ведь ему действительно довелось сегодня увидеть Федора Федоровича глубоким стариком, затем вдруг помолодевшим и бодрым, каким, вероятно, тот был сорок лет назад — в первый год своей жизни в рядах партии коммунистов… Как передать тревогу и озабоченность генерального директора, когда он слушал выводы партийной комиссии горкома? Таким его никто не видел даже в самые напряженные дни наладки и пуска конвейерных линий завода. О чем он говорил, Василий не решится пересказывать, — это будет выглядеть бахвальством, но мысль о том, что нельзя разрушать в человеке веру в свои силы и способности, веру в цели и идеалы заводского коллектива, надо непременно напомнить. И секретарь горкома поддержал генерального директора. Он даже подчеркнул, что плотины и заводы мы научились возводить и поднимать быстро и хорошо, а человека?.. Нам никто не разрешит забывать об этом. Время диктует такие требования.

— Вот что, друзья, — помолчав, сказал Василий. — Сегодня у нас радостный и немножко грустный день. Радостный — сами понимаете почему, а грустный… Федора Федоровича отзывают из нашего общежития. Завтра открывается целый комплекс на три тысячи мест, с комбинатом бытового обслуживания, с библиотекой и залами для технической учебы и массовой работы. Туда нужен такой наставник. Генеральный директор так и подчеркнул: там нужен коммунист Ковалев Федор Федорович. И секретарь горкома и члены бюро согласились с этим предложением.

— А сам Федор Федорович согласен? — спросил Володя Волкорезов.

— Это несправедливо! — возмутился Рустам Абсолямов.

— А мы как же? Федор Федорович, не соглашайтесь! — взмолился Афоня Яманов. — Или берите нас с собой…

Впереди замаячили белокаменные корпуса Крутояра. Федор Федорович попросил остановить автобус, прошел вперед к кабине и, повернувшись ко всем, сказал:

— Спасибо, друзья, спасибо. — Глаза его заискрились, вот-вот слезы радости покажутся. — Теперь я согласен пройтись с вами по Крутояру пешком. Поговорить надо.

— А как же Василий?

— Он сейчас окрылен. Только смотрите, чтоб костыль не забросил и гипс не размолотил.

Василий вышел из автобуса первым, набрал полную грудь воздуха, гулко передохнул и размашисто зашагал вперед. Только бы не поскользнуться, только бы не брызнула кровь из прикушенных губ… Если бы тут встретился лицом к лицу Шатунов, что бы он сказал? Вот как надо играть в страдальца!..

Теперь Василий ясно ощутил: в нем что-то перевернулось. Перевернулось круто, с какими-то еще не изведанными импульсами в сознании, как в момент переполюсовки генератора автомобиля, когда стрелка амперметра лихорадочно мотается между плюсом и минусом. Что она показывает — зарядку или разрядку, — не поймешь. В таком случае открывай капот и, не останавливая двигателя, проверяй клеммы, которые искрят на массу — минусуют, и закрепляй контакты на подзарядку.

До сих пор ему казалось, что он жил и работал, как все сверстники. И приехал сюда, на Крутояр, чтобы не отстать от жизни, не оказаться на обочине, в стороне от магистральной дороги молодежи в новейшую технику. Ему нужны были знания, его тянула сюда романтика стройки. Здесь он испытывал себя, свои способности одолевать трудности ради самоутверждения в жизни. По своей воле, по своему разумению выбрал себе друзей. Порой у него под ногами качалась земля, весь Крутояр. Были сомнения, промахи, колебания. Однако, переосмыслив прошлое и уловив главную линию сегодняшнего разговора в горкоме партии, где было четко сказано — ты не лишний, а это значит — нужный человек в партии, — он понял, что приспела пора искать и открывать в себе то, что не успел открыть раньше. Ведь ты нужен друзьям, коллективу завода. Член партии не имеет права топтаться на месте. Не жди осуждений со стороны, иначе убьешь веру в свою совесть.

4

— Отец вчера внимательно наблюдал за тобой, — сказала Ирина.

— Где? — спросил Василий.

— Понравилось ему, как ты выступал на партийном активе. Заботливый, говорит, и смелый парень. Президиуму, оказывается, больше всех досталось от тебя, а он тоже там сидел.

— А я благодарен твоему отцу за выступление на бюро горкома и… за тебя. Ты же молодец — диплом защитила!

— Не перехвали… Хваленые быстро портятся.

— Дальше портиться некуда, если оказалась под моей рукой вместо костыля.

— Василий…

На глаза Ирины навернулись слезы. Ей было и радостно, и обидно. Радостно, что Василий Ярцев остался таким, каким она встретила его в Переволоках, обидно, что он еще не верит ей.

Они остановились на самом гребне Крутояра. Отсюда видно и море, и Жигулевские горы, и завод, и белокаменный город. Слышно, как рокочут волны — «ух-ходи», но берег не качается, не вздрагивает. Перед кручей поднялась стена из стальных шпунтов.