Ожоги сердца

Коровы, чутьем угадав, где они могут найти корм и спастись от зноя, днем и ночью спешили в ту сторону. Глаза налились кровью, озверели — сторонись, растопчут. Не останавливались и перед реками. Ветер, волны, одни рога торчат над водой. Тонут, но ни одна не поворачивает назад.

Треть стада потеряла на перегонах жвачку — желудок, опустошен, наступает полное истощение. Падает буренка на колени перед кустом, и дотянуться до зеленой ветки нет сил, а если дотянется, то прихватить не может губами, язык одеревенел. Большие тоскливые глаза тускнеют и наполняются слезами. Умирает доброе животное с надеждой на твою помощь, а ты не знаешь, куда прятать себя от этого гаснущего взгляда. Бычков резали без раздумий, а к стельным и молочным подходить больно было, сердце прихватывало.

Смотреть на гурты овец и баранов в дни перегона было еще горше: сбиваются в сплошные овчины и, потеряв направляющего, начинают кружиться мельничными жерновами, мнут слабых, ревут. На переправах через реки к парому не подгонишь, или ринутся в воду и опять сбиваются в сплошной косяк. Никакими силами не спасешь.

Ошалелые ветры и зимой не унимались, оставили пашни без снежной шубы, выскребали, зализывали борозды до блеска, не за что зацепиться снежинке. Затем, вот уже которое лето, горячие вихри вместе с жарким солнцем отбирают у озимых и яровых и без того скудные запасы влаги, а на гривах вспаханная почва превращается в золу. Многие тысячи гектаров пашни списываются погарными актами. Вся надежда теперь на засухоустойчивые сорта зерновых, которые выращиваются под защитой сохранившихся лесных полос…

— Вот так, — заключила Екатерина Ивановна, поведав о своих переживаниях. — А ты удивляешься, откуда столько морщин на моем лице. И косы срезала, чтоб не туманились в глазах сединой.

К уголкам глаз сбежались густые морщинки.

— Отменно красивые были у тебя косы, — польстил я, чтоб вернуть ей хорошее настроение: ведь женщины любят вспоминать свои девичьи годы.

Она улыбнулась.

— Были… Бывало, в войну расплету их, откину на соседнюю подушку веером и вспоминаю. Любил прикасаться к ним щекой один красивый и ласковый человек.

— Кто же?

— Не перебивай, доскажу — узнаешь… Мягкие, шелковистые косы. В них он готов был задохнуться. Во сне улыбался какой-то своей радостью. Потом рассказывал: «Косу твою сплетал и расплетал своим дыханием». Даже в день разлуки просил не срезать косы без его согласия. В письмах с фронта наказывал: «Не срезай всем на зависть и жди». Ждала… Откину косы на соседнюю подушку и думаю: дождусь ли? Дождалась… похоронку. В танке сгорел… И стала бояться своих кос: руки сами затягивали их на шее. Однолюбка, думала, задушусь…

— Ммм, — промычал я, не зная, что сказать.

— Не накинула, а срезала, не осуждай.

— Не осуждаю… и успел догадаться, как ловко ты обвела нас вокруг пальца, озорница, когда приезжала на бюро с танкистом.

— Долго догадывался.

— Но ведь ты тогда назвала его двоюродным братом.

— Заметила, как вы все зло смотрели на него, пошла на такую хитрость. И в загс тайком сходили.

— Озорница, — повторил я.

— Молодость без озорства — что птица без крыльев. Любопытно было до огня добраться, искру ревности из ваших глаз высечь и погасить.

— Когда и где он погиб?

— В мае сорок второго, под Севастополем.

— Знаю многих севастопольцев, могу выяснить подробности и написать тебе, — предложил я свою услугу. — Скажи только его имя и фамилию.

Она потускнела:

— Не береди душу моего второго мужа.

— Ревнивый?

— Нет, инвалид войны. Там же, в Севастополе, ногу оставил…

Мне стало стыдно за глупость вопроса — «ревнивый», я попросил прощения.

— Бог простит, — шутливо ответила она, — только вот он, бог-то этот, не дает нашим степям передышки от пыльных бурь и суховеев. Непослушный, потому без его ведома сами решили заслоны строить перед каждым полем.

— Активная оборона была тактикой мелких штурмовых групп в боях за Сталинград, — пришло мне на ум подсказать ей. И не случайно: слушая ее, я мысленно много раз возвращался в круговорот адского огня уличных боев в Сталинграде, вспоминал боевых друзей, кулундинцев, их огнестойкий характер.

— Не знаю я твоих тактик, но читала и в кино видела, как эти штурмовые группы остановили полки Паулюса, потом перешли в наступление. — Екатерина Ивановна посмотрела на часы. — Ладно, пора двигаться. Пересаживай детей в мою машину. До полуденного зноя надо успеть проскочить в новоключевские перелески, к озерам, иначе замаются в жаркой степи.

— Пусть закаляются, — ответил я.

— Только без ожогов, — заметила Екатерина Ивановна, — покажу им и зеленые островки нашей земли, и те участки, где, как ты сказал, мы ведем «активную оборону».

Она поверила в какие-то свои убеждения, и ее лицо оживилось. И опять память вернула меня в Сталинград, затем к видению зеленых трав на пойме в былую пору.

3