Озябшие странники

На вывоз альта — нашей главной надежды и достояния — тоже требовались разные документы; его, как заключенного, щелкали и в фас и в профиль, к нему прилагалась официальная бумага, мнение компетентной комиссии министерства культуры. Помнится, в очередях министерства я с трепетом ожидала отказа на вывоз такого высокоценного инструмента. Однако советские чиновники довольно легко и равнодушно выпустили эту птицу на волю…

Моя милосердная память, которая всегда в тяжелые минуты закрывает мне глаза теплой ладонью, во время всей таможенной процедуры в Шереметьево приоткрыла щелку лишь на те несколько минут, когда таможенники в лупу дотошно осматривали альт и фотографии с него.

Когда же они приступили к личному досмотру нашего тринадцатилетнего сына и он, беспомощно и испуганно глядя на меня, вдруг поднял вверх худые длинные руки, моя жалостливая память снова плотно закрыла мне глаза обеими ладонями…

Впрочем, это уже другая тема.

* * *

…Когда мы приехали в Израиль, выяснилось, что умные и дальновидные евреи понавезли в эту небольшую страну огромное количество самых разнообразных музыкальных инструментов. Не стану пересказывать анекдотов о новых репатриантах на эту тему, сочиненных местными уроженцами.

Моя неунывающая сестра заявила, что сейчас не время заниматься торговлей, ничего с этим дурацким альтом не случится, если на нем немного поиграет один ее знакомый студент, с которым как раз они затеяли играть дуэтом. Потому что инструменты мастерят для того, чтоб на них играли, а не что-нибудь… Глядишь, поиграет-поиграет да и купит! Против этого аргумента мне нечего было возразить, хотя я сомневалась, что у студента родом из города Чернигова хватит средств приручить нашу гордую птицу.

Так альт впервые покинул наш первый временный дом в этой стране.

Но месяцев через пять я заскучала. А может быть, опять наступило время осенних перелетов. Мы выехали из приличной квартиры в одном из респектабельных районов Иерусалима и, поддавшись на уговоры друзей, поселились в «караване» — асбестовом вагончике на сваях, в маленьком поселении посреди Самарии. Фанерная дверь распахивалась в такой простор холмов и долин, что захватывало дух… Хотелось петь или играть в унисон плакучим ветрам, овевающим наш высокий холм… Или, по крайней мере, видеть перед глазами собственный альт, его певучие благородные очертания.

Я потребовала вернуть мне инструмент.

Его принесли — футляр за это время еще больше обмахрился и выглядел совсем уже задрипанно. Надо, надо было бы купить футляр попрезентабельней. Но с другой стороны — к чему, когда мы все равно продаем наш альт? Сам инструмент мне тоже показался несколько поблекшим, даже припыленным.

— Что он делал с альтом, этот твой студент, — возмущенно спросила я, — сушил на нем носки?

Вера внимательно оглядела инструмент…

— Да, надо бы почистить его прокопченную тушку, — пробормотала она.

— Чем? — заволновалась я.

— А вот чем, — сказала она и плюнула на верхнюю деку! Потом достала носовой платок и принялась тщательно полировать им поверхность.

В этот период моя сестра время от времени не то чтоб вспоминала свои пророчества о моем грядущем богатстве, но ее деятельная натура рвалась на коммерческий простор. Тогда она звонила и требовала явки с альтом к знаменитой арке Талита Куми на улице Короля Георга. Почему-то всем потенциальным покупателям она назначала встречу именно в этом месте, именно под этой многозначительной библейской надписью: «Встань и иди». Я вставала, брала старый коричневый футляр с двумя поломанными и одной целой застежками, в два ряда обвязывала его — чтобы не развалился по пути — резинкой от старых трусов моего мужа и послушно шла на встречу.

Вскоре я могла без запинки предсказать ритуал очередного сватовства и даже с высокой степенью точности передать диалоги.

— Это альт? — подозрительно вглядываясь в инструмент, спрашивала очередная мамаша-бабушка ученика, которому администрация музыкальной академии предложила со скрипки перейти на альт.

— Нет, это контрабас, — спокойно-презрительно отвечала моя недипломатичная сестрица.

Тогда я торопливо вступала в диалог:

— Альт прекрасный, ручная работа, мастер Шуб, стоил там бешеных денег.

— Там — это не здесь, — возражала потенциальная покупательница. — Мы должны посоветоваться с мастером.

Попрепиравшись, мы отдавали наш альт в чужие руки, и вот он уплывал в толпу в своем дешевом дерматиновом футляре, перевязанном резинкой от трусов.

Как правило, недели через две покупатели проявлялись с убийственной новостью: во-первых, альт не такой уж прекрасный. Не Генуя. И не Кремона. Во-вторых, у него существенный недостаток: он слишком велик. Непонятно — для кого его мастерили. Где взять такие длинные руки, чтобы играть на нем?

Я растерянно оглядывалась на сестру. Она невозмутимо отвечала, что — да, это особенный инструмент для особенного исполнителя. И если ваш мальчик (девочка) не тянет пока на такой редкий альт, так и скажите, вместо того чтобы хаять замечательный инструмент.