Озорники

С приходом Марии Осиповны Броня снова почувствовала себя на педагогической высоте. Нет ничего хуже, когда между взрослыми нет единства, подумала она. Эта чувствительная толстуха была готова хоть всех положить в изолятор при малейшем намеке на простуду, расстройство желудка или царапине. Такая вот беспринципная и любвеобильная наседка была первой вредительницей организованной системы воспитания. Типичная старая дева по всему своему облику, из «добреньких», хотя, как узнала Броня, имела мужа и сына, который служил в армии. Когда в будущем Броня станет руководителем детского учреждения, она прежде всего расчистит персонал и удалит из него все аморфное, дряблое и анархическое. Таких, как Маня (Броня иначе про себя ее не называла), к ребятам нельзя подпускать на пушечный выстрел. Своей готовностью сдаться при малейшем ребячьем капризе она способна свести на нет любые усилия целого коллектива воспитателей. Вот ведь — стоило этой Мане войти в палату, как Броня сама поняла всю бессмысленность своей железной осады. Не вступать же с этой толстухой в обсуждение, как и что надо делать. Маня не упустила бы случая ввязаться в ссору, даже заплакать на людях, чтобы доказать свою сердобольность. Причитая и охая, она тут же стала прибирать за девочками постели (какой педагогический кретинизм — прибирать за детьми!), даже не давая им одеться, отвела их, притихших, в изолятор, а вскоре, кудахтая от распиравших ее чувств, побежала в столовую и принесла им завтрак на подносе — столько всего, словно там ее ждали не две девочки, а целый эскадрон изголодавшихся конногвардейцев… Так или иначе, именно Мария Осиповна вернула Броне решимость бороться до конца. Звание педагога обязывает.

ВЫВОДЫ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

Броня не придала особого значения тому, что между нею и девочками появилась натянутость. А девочки явно избегали ее. Они, правда, послушно, как овцы, шли за нею, играли в баскетбол, но без воодушевления, мазали, плохо ловили мячи, и Броня словно бы бегала в пустоте, не чувствуя команды. Нет, она не придавала этому значения. Просто девочкам было стыдно и неловко перед нею за утреннее безобразие («Стадность реакций. Продумать и проанализировать с точки зрения разных возрастных групп»). Не придавала она значения и тому, что девочки перестали к ней ласкаться. Она не любила этого, хотя и терпела, понимая, что это возрастная потребность. Правда, странная в такой крупной девице, как Сорокина, но кто бы дал тринадцать лет этой девице, только в разговоре и вылезала из нее наивность шестиклассницы («Акселерация. Раскрыть понятие на анализе конкретных примеров. Сестры Тозыяковы. Сорокина»).

Внешне Броня мало чем отличалась от некоторых старших девочек, но все же положение вожатой отделяло ее от ребят, они жили в разных мирах, и такую разделенность Броня считала естественной, допуская близость только в определенных пределах — от сих и до сих, не больше. Нет, она позволяла себе даже выслушивать секреты и сплетни, кто в кого влюблен и другие глупости, но никогда не давала понять, что это ей ах как интересно! Вживаясь в образ мыслящего педагога, Броня старалась быть воплощением строгости, внимания, но без всякой близости, когда теряются возрастные грани, отделяющие воспитателя от ребенка. Пуще всего ей претила Манькина раскрытость, когда взрослая женщина, заигрывая с ребятами, превращается в девочку и делится с ними своими секретами. Броня подозревала даже, что усиленный интерес девочек к медсестре вызывается ее рассказами обо всем, вплоть до интимностей своей семейной жизни. Правда, фактов подобного рода Броня не имела, но самый строй ее души давал основание для такого предположения. Чем же иначе можно объяснить тягу ребят к ней? Не духовной же ее содержательностью или хотя бы умением рассказывать. Ребята падки до людей, умеющих бойко болтать, но и этого не было у Мани. Маня вовсе не была педагогом и вообще в жизни лагеря не принимала прямого участия, но именно ее Броня ввела в свою педагогическую систему, пользуясь ею как рабочим — временным — термином («Маня. Маняшество. Манятивизм. Маньярство. Чепуха какая-то на постном масле»).

Утренний инцидент получил неожиданное продолжение. К обеду в столовую пришли Аля и Маля. Они покинули изолятор и уселись на своих обычных местах. Значит, они решили, что раз им сошло с рук утреннее самоуправство, то теперь им позволено все. Вертевшийся на языке вопрос: «Как ваше самочувствие, Алималички?» — Броня подавила в себе. Это будет выглядеть заигрыванием, хотя, если всерьез, ей больше всего хотелось оттаскать их за косички. Но вообще-то говоря, не мешало бы узнать, все ли у них в порядке. У детей капризы бывают на разной почве. Так и быть, она не пошлет их обратно в изолятор. И не потребует объяснений. И вообще оставит их в покое. Броня станет даже внимательней к ним и добрее, пусть поломают голову и привыкнут к мысли, что Броня все забыла и простила, а у нее хватит терпения дождаться своей минуты.