Озорники

И вот тогда ты, Яшка, коммунист, забыв про свою партийную клятву, перекрестился раз, еще раз и еще раз. Ты действовал, как хитрый лицедей. Ты крестился так, будто всю жизнь только и делал, что с молитвой на устах провожал покойников в их последний путь. Ты изобразил на своем лице печаль и смирение, ты закатил глаза и пробормотал по-армянски, на языке, который ты еще не совсем забыл: «Дай бог мне выбраться из этой заварухи, и я тебе поставлю свечку, большую, как кочерга!» Ты забормотал чепуху, которая приходила в голову, остатки каких-то молитв, которые сохранила тебе память.

Твоя истовая молитва произвела впечатление. Все, что угодно, но эти мыши никак не ожидали, что ты, коммунист, пришедший оттуда, где рушат церкви и возводят заводы, что ты, богохульник, будешь молиться перед ликом смерти. Это был блестящий экспромт. Пока ты молился, ты хорошо рассмотрел дальний угол, где стоял на коленях дюжий молодец. Пока ты тянул время, ты успел хорошо продумать прискорбный факт тайного отпевания и смысл испуганного лепета Янека.

ГРАНДИОЗНЫЙ СПЕКТАКЛЬ

Отмолившись, ты огляделся и подался к пану Модзелевскому:

— Не понадобится ли вам, пан Модзелевский, какая-нибудь помощь с похоронами?

— Нет, нет, пан Ваганов, бедная старушка уже имеет свое место на кладбище. Она завещала похоронить себя рядом с почившим в бозе паном Сквалынским, покойным ее мужем, царствие им небесное, наконец-то они воссоединились…

— Осмелюсь, пан Модзелевский, просить вас об одном: поступить так, как вы всегда делали, и если дети участвовали в похоронах, то пусть будет и на этот раз, как всегда…

— Благодарю вас, пан директор, очень благодарю… Мы думали, что раз настали новые порядки, то уже старым порядкам пришел конец, но если вы разрешите…

О, Яшка, ты задумал грандиозный спектакль! Тебе бы позавидовал сам Станиславский, жаль только, что о твоем спектакле никто из достойных людей не узнает. Но все же ты испытал настоящее вдохновение!

На следующий день ребят вывели после завтрака. Сам пан Модзелевский смотрел, как их построили. Когда длинная цепочка потянулась за погребальными дрожками, на которых восседал кучер в цилиндре и кони мерно ступали по мостовой, звякая сбруей, прохожие останавливались и крестились, наблюдая за процессией, так напоминавшей город недавней поры.

В те солнечные предосенние дни на бульварах еще полыхала летняя зелень и так сильно хватали за сердце первые красные листочки осени. В те дни смерть забилась в глубокие щели и никто — даже дряхлые старики, забывшие умереть, — не думал о смерти. Это была первая после освобождения погребальная процессия, и странным показалось, что у кладбищенских ворот процессию встретил военный оркестр. Пан Модзелевский и тот, другой, широкоплечий, что сверкал из угла тяжелыми глазами, переглянулись.

— Кого-нибудь из начальства хоронят, — сказал ты, и процессия проследовала к часовне, едва заметной среди деревьев за частоколом надгробий.

Но что это? Военный оркестр увязался за процессией и молчаливым строем прошествовал за погребальными дрожками. У самой часовни вперед вышел капельмейстер и дал команду — музыканты оттеснили монахов и осторожно взялись за гроб. И тут все увидели — молодые, сильные музыканты покраснели от натуги, и толпу, набившуюся возле часовни, охватило волнение. Монахи заметались было к выходу, но музыканты уже стояли начеку, не давая никому уйти. Когда гроб внесли в часовню, капельмейстер дал знак — музыканты отодрали крышку. Вместо покойницы, вместо запавших щек и провалившихся височных впадин, вместо сложенных рук на груди, вместо живых цветов все, кто толпился в часовне, все увидели последний акт поставленной тобой комедии. Комедии? Это была комедия, которая стала трагедией, Яшка, но тогда еще, глядя на заблестевшие глаза ребят, на поникшие фигуры монахов, на спокойные и деловые лица музыкантов, невозмутимых, как суд истории, ты не знал, не предвидел того, что произошло дальше.