Озорники

Реакция на вторую световую вспышку оказалась в высшей степени странной. Возбуждение цирвальцев длилось очень недолго и протекало спокойнее, чем в первом случае. Сидя в непринужденных позах, они вели сейчас самый размеренный сеанс болтовни, манипулируя главным образом расположенными в шаровидном образовании красными клапанами, за которыми блестели два ряда белых кальцитных деталей и шевелился гибкий розовый отросток. Однако самым деятельным органом связи были цветные — голубые у одного и рыжие у другого — индикаторы, в которых получали свое внешнее выражение различные состояния: готовности к действию, радости и неудовлетворения, стыда и благодушия. Индикаторы менялись в своих параметрах, округлялись, расширялись или уменьшались за счет подвижных предохранителей. Но менялись — и это самое интересное — не только параметры, но и глубина внутреннего свечения, которое невозможно было определить интенсивностью цвета, а приобреталось, очевидно, за счет какого-то внутреннего магнетического поля. Мук больше интуитивно, чем экспериментально, пришел к гипотезе, что эти оптические индикаторы и являются главным внешним выразителем сложной, глубоко спрятанной интеллектуальной деятельности, сконцентрированной в шаровидном образовании, покрытом растительной шапкой ороговевших длинных отростков. И вообще, если внимательно приглядеться, было в них отдаленно что-то похожее на клиастян. Аналогия с клиастянами показалась настолько плодотворной, что навела Мука на потрясшую его догадку: а нет ли вообще чего то глубинно общего между цирвальцами и клиастянами? Не могли они оказаться в космическом отношении родственными существами, отражающими только разные ступени одного и того же типа эволюции? Едва Мук об этом подумал, как его ошеломила новая догадка: а не занесла ли жизнь на Цирваль с Клиасты одна из ранних экспедиций в те незапамятные времена, когда Клиаста еще находилась в орбите центральной звезды и жизнь на ней была еще в самом расцвете? Догадка Мука могла бы стать плодотворной гипотезой. Он честолюбиво подумал о том фуроре, который она произведет среди маститых членов Клиастянской академии. Теория космического происхождения цирвальской жизни как результат посещения одной из ранних экспедиций клиаргов могла положить начало новой науке. После стоун-движения, открытого великим Мукандром, это было бы самым фундаментальным завоеванием клиастян.

Конечно, гипотеза еще не имела никаких подтверждающих ее фактов но какова эмоциональная сила досужих вымыслов! Мук уже смотрел на двух беспечных цирвальцев, ведущих сеанс связи, как на потомков древних клиастян. Парадокс в том, что цивилизация развивалась на Цирвале гораздо медленней, чем на Клиасте именно в силу того, что на Цирвале были необыкновенно благоприятные условия, никакие похолодания — своего рода моторы цивилизации — не стимулировали там развития науки и техники. Смятение, вызванное предположением, что перед ним его кровные прародичи, его малые братья, сохранившие в себе свойства его диких предков, наполнило Мука такой нежностью, что он ослабел от старческого волнения. Шутка ли — оказаться архипрадедом таких отчаянных сорванцов! Да в ком не шелохнется родственное чувство! Смутное желание погладить своих юных сородичей нарастало в Муке с неудержимой силой и требовало немедленного облегчения. То был род помешательства. Мук понимал, что становится на роковой путь своей подруги, пошедшей навстречу своей гибели. Он понимал это, и в то же время энтузиазм не покидал его. Он видел сейчас в своем потрясенном сознании образ Лаюмы и слышал ее, и зов ее рвался к нему из небытия:

«О Мук, любимый!..»

— Я слышу тебя, Лаюма! — с внезапной силой, словно бы увидел ее наяву, вскричал Мук. — Неужели это всего лишь голос твой, а не ты сама? И не совершилось ли чудо и ты ожила? Я узнал наконец то, что ты давно испытала! Чужая жизнь пробудила во мне то, что, казалось, давно уже умерло. Я слышу твой зов! Ярость жизни охватывает меня! Ты посмотри на этих юных нахалов! Они чувствуют себя в нашем гравилете, как у себя дома. Я узнаю в них собственную хватку, черт возьми! Когда я думаю о том, что в них, быть может, течет кровь наших древних клиаргов, что это наша жизнь, посеянная здесь нами, чувство одиночества и страха покидает меня. Значит, мы не одни в Галактике! Ура! Значит, бессмертна наша клиастянская ветвь на вечном древе жизни! Ура и еще раз ура! И если даже случится страшное — тлеющая наша планета Клиаста погаснет, — мы не исчезнем, черт возьми, ибо есть Цирваль, есть цирвальцы, наследники наши по крови, по разуму. Что ты на это скажешь, Лаюма? Мы не погибнем, не правда ли? О, как хочется мне, чтобы свет, открывшийся мне, вошел в тебя и объединил нас снова! Ты слышишь меня, Лаюма? О, я задыхаюсь, радость моя…

ВОСКРЕСЕНИЕ ЛАЮМЫ