П. А. Столыпин

Я должен был сняться с дамами Красного Креста, а предводительша поднесла мне маленький золотой жетон в память памятных дней. Был для меня и букет, но когда узнали, что я еду с царем, то просили отдать царю. Я через гр<афа> Гейдена водворил букет в салон царя и послал об этом телеграмму в Кузнецк. Я уверен, что телеграмма эта будет в рамке. Вечером пил чай с Гейденом и Котькою. Неприятно только разговор Коти про Сашу. У него, видимо, нелады с Ухтомским¹¹, да и Плеве, кажется, потребовал его ухода. Кажется, он накануне отставки и будто бы хочет перейти в «Новое время». Все это грустно, впрочем, скоро его увижу. Сюда приехал со мною Стремоухов (нач<альник> Гл<авного> тюр<емного> управления). Завтра он обедает у меня сам-три. Тут 21 поздравит<ельная> телеграмма к 29-му и милое письмо от моей милой девочки Мати. Прощай, сладкая моя прелесть, люблю Тебя и хочу к Тебе.

Сегодня приехал Нессельроде, просит ночевать у него в Царевщине во время ревизии.

Дутя, подробности аудиенции только для Тебя.

18 июля 1904 года. Пароход

<…> Вчера, чтобы быть чистым перед Тобою, я взял Кнолля¹² и поехал к Хрисанфу и в богадельню осмотреть ремонт. Мне кажется, Ты будешь довольна – дешево и хорошо. Я только приказал у Хрисанфа еще панели выкрасить масляною краскою, а в богадельне – крышу, которая иначе сгниет. Это все обойдется еще рублей в 75. Бедные Корбутовские, говорят, совсем разорены. Аносов (муж belle H'el`ene[4]) подал на них ко взысканию 25 т<ысяч> руб., и все кредиторы на них обрушиваются и описывают имение.

Вчера я как умел угостил отряд. Были пироги, холодная осетрина, телятина и компот. Выпили оставшиеся 2 бутылки шампанского. А санитаров накормил в комнате у Казимира. Кажется, все довольны. Вчера вечером получил телеграмму от кн<язя> Васильчикова (главноуполном<оченный> Кр<асного> Креста), что он внезапно ночью посетил наш госпиталь и все нашел в образцовом порядке, хотя масса раненых. Олсуфьева он назначил главным над всеми отрядами в Евгеньевке, а д<окто>ра Терновского – уполномоченным на место Олсуфьева. Храни всех вас Господь, драгоценные мои, милые. Целую, люблю.

4 марта 1905 г., С.-Петербург

Ангел, любовь моя. Как я чувствую Твое отсутствие – приходится решать такие капитальные вопросы, касающиеся всей семьи, одному. Теперь 6 ч<асов>, и перед тем как ехать обедать к Саше, наскоро пишу Тебе, так как вечером не успею. Сначала Москва: Саша производит все то же грустное впечатление, жалуется на Семена, что тот не дает ему сразу денег, вообще жалок. Он очень, кажется, тронут был Твоим подарком, хотя уверял, что напрасно. Я старался обласкать его, повез обедать в «Прагу» и накормил хорошим обедом. Семен будто бы дважды писал Тебе и даст мне с собою золоченый табурет. Саша проводил меня на вокзал, и уехал я из Москвы под грустным впечатлением, проехав мимо места убийства великого князя¹³. Приехал в Петербург – яркое солнце, движение на улицах, как будто бы и не нависла гроза над Россией.

Пока мылся, пришел Кнолль. Уверяет, что в Петербурге много говорят о моей деятельности, что он повсюду слышит разговоры обо мне. Послал его к Гунет!

Пошел постригся, встретил нашего П. Давыдова, который со слов Львова спел мне на улице похвальный дифирамб и придет ко мне вечером. Завтракал у Саши, который от Лопухина знал о сделанном мне предложении¹³ и написал длинное письмо в Саратов с уговорами принять. У Саши Муничка, собирающийся в Рим. Все они тоже говорят, что будто про саратовского губернатора много в Петербурге говора. На меня все это наводит грусть! Саша страшно уговаривает принять банк. Туда будто бы хотел Ватаци¹⁴, раньше чем попасть в тов<арищи> министра, просятся туда будто бы масса сановников. Он говорит, что надо теперь быть в Петербурге, чтоб оценили и проч. Муничка отговаривает: «Pour l'histoire Vous devez refuser, Vous appartenez `a l'histoire»[5]. Идиот.

Ольга нашла немку и швейцарку, англичанки пока нет, но поедет еще к пастору.

В 2 1/2 ч<аса> поехал к Пушкину и сидели до 4 ч<асов>. Он ужасно рекламирует свое место, повторил все, что мне уже писал, и удивляется моим колебаниям. Коковцов сказал ему, что он сам чиновник и поэтому хотел бы во главе банка не чиновника, а человека независимого, известного, с именем и положением, и поэтому остановился на мне.