П. А. Столыпин

«Если это принцип социализма, то социализма государственного, который применялся не раз в Западной Европе и приносил реальные и существенные результаты».

Потому помощь крестьянству должна идти от всего государства, а не за счет одного немногочисленного класса – «130 тысяч помещиков, с уничтожением которого были бы уничтожены, что бы там ни говорили, и местные очаги культуры».

В конце этой речи была сказана такая фраза: «При рассмотрении вопроса в его полноте, может быть, и в более ясном свете представился бы и пресловутый вопрос об обязательном отчуждении. Пора этот вопрос вдвинуть в его настоящие рамки, пора, господа, не видеть в этом волшебного средства, какой-то панацеи против всех бед. Средство это представляется смелым потому только, что в разоренной России оно создаст еще класс разоренных вконец землевладельцев. Обязательное отчуждение действительно может явиться необходимым, но, господа, в виде исключения, а не общего правила, и обставленного ясными и точными гарантиями закона. Обязательное отчуждение может быть не количественного характера, а только качественного. Оно должно применяться главным образом тогда, когда крестьян можно устроить на местах для улучшения способов пользования ими землей, оно представляется возможным тогда, когда необходимо: при переходе к лучшему способу хозяйства – устроить водопой, устроить прогон к пастбищу, устроить дороги, наконец, избавиться от вредной чересполосицы. Но я, господа, не предлагаю вам, как я сказал ранее, полного аграрного проекта. Я предлагаю вашему вниманию только те вехи, которые поставлены правительством. Более полный проект предполагалось внести со стороны компетентного ведомства в соответствующую комиссию, если бы в нее были приглашены представители правительства для того, чтобы быть там выслушанными».

Помню, как мы переглянулись с Челноковым, когда услышали эти слова. Они казались ответом на то, что нам было нужно. Признание принципа принудительного отчуждения, хотя бы и в узком размере, упоминание о нем в законопроектах, которые он не замедлит представить, давали возможность Думе перейти к их постатейному чтению. Хотя речь Столыпина и была вызовом аграрным планам левого большинства, она все же давала просвет. Нам в нужный момент на помощь пришло бы общее нежелание роспуска Думы, готовность пойти на компромисс при соблюдении партийной программы. Столыпин облегчал нам эту задачу.

Но нам пришлось немедленно увидать, с какими препятствиями мы все-таки в этом столкнемся. Раньше, чем нашей фракции пришлось этот вопрос обсуждать, Милюков в «Речи» свою позицию уже определил. Конечно, газете, занятой всего больше печатной полемикой, и с официальной «Россией», и с органами левой печати, приходилось во избежание лжетолкования острые углы не смягчать, а оттачивать; кроме того, «Речь» никогда не признавала, что она в чем-либо ошибалась или что предсказание ее не оправдалось: не могла и Столыпина не осуждать всегда и во всем. Благодаря всему этому, «Речь» как бы заранее старалась расстроить наш план и наше желание речь Столыпина использовать для возможного соглашения. <…>

Но тут неожиданно и подкралась развязка. 1 июня должны были продолжаться начатые накануне прения о местном суде. Нас ждал сюрприз. Столыпин потребовал закрытого заседания. В нем Камышанский стал оглашать длинное постановление судебного следователя о привлечении всей соц<иал>-демократической фракции на основании результатов обыска у Озола. Столыпин потребовал у Думы согласия на арест 16 депутатов и устранения из Думы всех других привлеченных (55 человек). Он кончил словами: «Обязываюсь присовокупить, что какое бы то ни было промедление в удовлетворении этого требования или удовлетворение его в неполном объеме поставит правительство в невозможность отвечать за безопасность государства». Дело было ясно. Ни у кого не могло быть сомнения, что это требование только предлог, хотя никто тогда не думал, что он создан был провокацией. Но раз было почему-то решено с Думой покончить, ей осталось погибать «непостыдно». Кто-то потребовал слова. Головин с невозмутимым спокойствием пояснил, что так как этот вопрос не стоял на повестке, то по Наказу он решен быть не может; речь может идти только о его направлении. Пуришкевич взлетел на трибуну и завопил, что Наказ не в праве такого дела оттягивать, что «преступники должны быть немедленно выданы и отправлены на виселицу». Поднялся шум; Головин объявил перерыв заседания. Мы собрались по фракциям. Каким-то образом к нам проник Милюков. Он предложил нам самим сложить с себя депутатские полномочия ввиду невозможности их исполнить. Никто этого предложения не поддержал, и он сам не настаивал. Спасти Думу казалось нельзя. Но по крайней мере пусть все идет законным порядком. Требование Столыпина надо сдать в комиссию, дать ей минимальный (суточный) срок для доклада, а пока продолжать обсуждение законопроекта о местном суде. Дума так и решила. <…>