П.И.Чайковский

Иной раз из-за безденежья приходилось писать по заказу. Правда, по молодости лет он сочинял с легкостью, с возрастом же стал к себе придирчивей, требовательней, суровей. Разумеется, в принудительной работе есть и свои преимущества: поджимают сроки договоренности, так что садись за стол, дабы не прослыть обманщиком.

Так, по заказу, родился цикл фортепьянных пьес "Времена года", сочиненный для музыкального приложения журнала "Нувеллист". Издание выходило первого числа каждого месяца, в нем публиковались романсы Алябьева и Варламова, Глинки и Даргомыжского, фортепьянная музыка Листа, Шопена, Бетховена. Журнал был весьма популярен среди любителей домашнего музицирования, коих в середине прошлого столетия в России было великое множество.

"Времена года" печатались весь 1876 год, месяц за месяцем. Музыкальная публика с нетерпением ждала очередного номера, критика помалкивала, не снисходя до столь невинных "пустячков", а сам композитор чем дальше, тем больше понимал, что рано или поздно его новый фортепьянный цикл займет достойное место в истории русской музыкальной литературы.

Так оно и произошло. В этой незатейливой, сродни народному творчеству музыке бездна истинной поэзии. Пестрит шумный масленичный хоровод, мчатся наперегонки лихие тройки со звонкими заливистыми бубенцами, трубят поутру охотничьи рога, льются над безбрежным степным привольем песни жнецов и косарей. В жаркий июньский день хорошо брести пыльным полевым проселком, отдавшись во власть солнца, ветра, ароматов цветущих трав. Ну а в октябре хочется присесть в сумерки возле окна и под шорох дождевых капель погрустить о промелькнувшем лете. Да будет благословенна эта светлая мечтательная грусть!

Лев Николаевич Толстой

Чайковский, как и многие его современники, был потрясен романом-эпопеей "Война и мир". Перечитывая на протяжении всей своей жизни Толстого, он каждый раз постигал что-то новое, умилялся и восхищался его безграничной любовью к человеку, разделял призыв к нравственному самоусовершенствованию.

Не только творчество, а и сама незаурядная личность великого русского писателя волновала умы и сердца передовой российской интеллигенции. Толстой затрагивал те самые общечеловеческие проблемы, которые касались буквально всех, Толстой открывал новые горизонты человеческих взаимоотношений, Толстой возвеличивал человека, сострадая в то же самое время к его слабостям. Толстой, наконец, проповедовал суд собственной совести и чести…

По просьбе Чайковского Николай Григорьевич Рубинштейн устроил в середине декабря 1876 года музыкальный вечер специально для Льва Николаевича Толстого.

Слушая Анданте из Первого струнного квартета, то самое, в основу которого легла дивная народная мелодия "Сидел Ваня на диване", великий писатель залился слезами.

Чайковский был безмерно счастлив и растроган до глубины души умением Толстого раствориться в музыке.

Они провели вместе два удивительнейших вечера. Говорили о музыке, литературе, богатой духовной культуре русского народа. Толстому музыка представлялась в виде волшебной горы, к вершине которой способны добраться лишь посвященные. Однако, по его мнению, основание музыки зиждется на народной песне. Как и Чайковский, Толстой знал, любил народную песню, считал ее вечным источником познания жизни.

"Как я рад, что вечер в консерватории оставил в Вас хорошее воспоминание! — восклицал Чайковский в одном из писем к Толстому. — Вы один из тех писателей, которые заставляют любить не только свои сочинения, но и самих себя".

Беседуя с Толстым, Чайковский получил подтверждение своей уверенности в том, что настоящий художник не должен насиловать талант с целью понравиться публике. Ибо труд такого художника непрочен, а успехи эфемерны.

Лев Николаевич в свою очередь увидел в Чайковском композитора, творящего не для кучки аристократов, а для всего народа. Великий писатель оценил и полюбил музыку Петра Ильича Чайковского.

"…Величайший из всех когда-либо и где-либо бывших писателей-художников — есть Л. Н. Толстой. Его одного достаточно, чтобы русский человек не склонял стыдливо голову, когда перед ним высчитывают все великое, что дала человечеству Европа", — напишет позднее Чайковский в одном из писем.

Бесценный друг

Надежда Филаретовна фон Мекк была крайне близорука, однако разглядела, что в той же самой ложе через три кресла от нее сидит сам Чайковский, музыку которого она боготворила.

"Какое у него одухотворенное и в то же время меланхолическое выражение лица, — думала Надежда Филаретовна, то и дело чуть-чуть поворачивая в его сторону лорнет. — Наверняка он очень искренний человек и в музыке высказывает весь свой внутренний мир".

Когда кончился спектакль, Надежда Филаретовна еще долго сидела в кресле, не в силах подавить волнение, возникшее от близости обожаемого ею человека. Наконец в зале одну за другой погасили свечи, и она, сопровождаемая старшим сыном и невесткой, вышла в фойе.