P.O.W. Люди войны

Эти слова я каждый раз слышу, когда во время редких случайных и неслучайных встреч рассказываю о том, что видел, где был, что сделал я и что пытались сделать со мной. Мы можем говорить на английском, но я вынуждаю ее переходить на русский: мне так нравится этот милый мягкий акцент. «Сумашеччий» вкупе с низким завораживающим смешком средиземноморской женщины в данном случае означает очень высокую степень похвалы и уважения. Я уже давно заметил, что так она называет только того, кого считает близким человеком. Кстати, в славной когорте «сумашеччих» она сама давно и надолго заняла самое лучшее место. А как иначе можно назвать женщину, которая проводит свой отпуск в Ираке, снимая фильм о неоконченной войне?

* * * *

«Кармен», – так она представилась, когда, жарясь на душанбинском солнце перед железными воротами военного аэродрома, журналисты начали обмениваться именами и телефонами. У репортеров, которые работают в горячих точках, есть очень странная привычка забывать перед командировкой визитные карточки. Обмен происходил с помощью ручек, извлеченных из глубин видавших виды сумок и рюкзаков, и клочков бумаги с неровно и спешно оборванными краями. Время течет и медленно, и быстро. Возможно, сегодня откроются железные ворота и хитрый таджикский прапорщик произнесет наконец заветные слова о том, что появились места на вертолет в Файзабад. На ту сторону, куда рвется тысяча людей, вооруженных камерами, спутниковыми телефонами, чемоданами с переносными монтажными станциями – их называют лэптопами, – генераторами разных размеров и, конечно, бутылками с водой. Всех строго-настрого предупредили: на той стороне воду пить нельзя.

Все терпеливо ждут. И спешно обмениваются адресами – а может быть, пригодится, может быть, вот этот парень в очках, испанец, кажется, или француз, уже имеет надежные контакты на той стороне, и нужно обязательно с ним «задружить» как можно скорее, чтобы урвать свой кусок журналистской удачи. Причем сделать это раньше других. Поэтому, вяло ожидая прапорщика-таджика, журналисты присматриваются друг к другу. Толпа глядит сама на себя.

Российские журналисты держатся подчеркнуто независимо. Что-то дерзкое и вызывающее есть в том, как они произносят названия населенных пунктов «на той стороне» и имена полевых командиров, с которыми уже договорено – конечно, железно! – об интервью и даже содействии.

За нешироким Пянджем в ряд выстроились бородатые мужчины с автоматами, которые ждут дорогих гостей из России – так, наверное, новички из Европы, в первый раз попавшие в Среднюю Азию, представляют себе афганско-росси… тьфу, ты, оговорился… афганско-таджикскую пограничную линию.

«Откуда этот вызов?» – думаю я, но мне кажется, что я знаю ответ на этот вопрос. Россиянам кажется, что это их война, что право быть первыми с новостями об этой войне принадлежит именно им, и это как фантомная боль давно зажившей раны. Отголосок прежней, так и не выигранной войны.

Наверное, она подумала, что я знаю намного больше других. Похоже, моя потертая жилетка-разгрузка ввела ее в заблуждение. Если честно, мой информационный багаж о том, что происходит за Пянджем, состоял из набора весьма смутных, почти школьных географических фактов, таких же смутных отголосков аккордов солдатских песен и телефона генерала Дустума. Стоит только набрать, уверяли меня приятные люди в афганском посольстве, и бравый афганский узбек тут же вышлет свою личную охрану для того, чтобы встретить дорогого гостя, то есть меня, прямо на границе.

До Дустума я так и не дозвонился. Вернее дозвонился, но трубку взял неизвестный, очень крикливый и говорливый. Голос в трубке шумно и бесперебойно, с жутким акцентом сообщил мне, что мне очень и очень рады, но, к сожалению, генерал уехал в Узбекистан просить о помощи – в его армии закончились сапоги, и лучше мне приехать тогда, когда хозяин будет дома. «А когда, собственно, он будет?» – переспросил я. «О, не волнуйтесь, мы вам перезвоним». «Интересно вот куда?» – с запозданием подумал я, когда положил трубку на посольский телефон. Афганский консул уже протягивал с улыбкой ладонь для прощального рукопожатия. Я почувствовал себя жертвой мелкого вокзального мошенничества.

«Я Кармен», – сказала она по-русски, чем меня немного удивила. С ее типично средиземноморской внешностью русский как-то не вязался. Имя свое она тоже произнесла по-средиземноморски. Кармен, с ударением на первый слог. Я сразу догадался, что именно так и должно звучать ее имя, и от оперного «Кармен» сразу же повеяло запахом старой костюмерной. Я понял, что, произнося это имя в сочетании с фамилиями Бизе и Мериме, всегда дышал миазмами провинциального театра.

Она тогда мне показалась очень яркой. Впрочем, и сейчас я думаю, что из всех журналисток, работавших на войнах, она была самой яркой. А однажды она выглядела и впрямь красиво, когда на крыше багдадского отеля «Палестина» работала в прямом эфире и тысячи людей в небольшой стране Португалия наблюдали за тем, как сухой вечерний ветер приподнимал ее длинные волосы.

Багдад был после.