P.S. Я тебя ненавижу!

Эля не отрывала взгляда от Вильки и все пыталась придумать фразу похлеще, чтобы исчезла с лица «созвучной» подружки мерзкая улыбочка. Чтобы эта «троюродная подруга детства» испарилась.

— И что же ты объяснил? — противным голосом тянула Эля.

Почему-то в адрес Виолетты не рождалось ни одного доброго слова. Недобрые тоже не рождались.

— Ликбез задурил. — Овсянкин был краток.

«Ну да, ну да», — закивала Эля, а сама возразила:

— Врать нехорошо.

Слова были медленные и красивые.

— Ты должна была победить, — возразил Овсянкин.

Он подготовился. Говорил уверенно, спокойно. Даже лицо у него сейчас стало красивым. От волнения глаза потемнели, на бледной коже пятнами проступил легкий румянец. Прямые темные волосы упали на глаза. Губы покусывает. Зря, они у него тоже очень ничего.

— Почему это я, если ты был лучше? — пробормотала Эля, чувствуя, что уже ни с кем не хочет спорить. Со всеми согласна. Особенно с Овсянкиным.

— Тебе страшно проигрывать. Еще мстить начнешь.

Эля перестала улыбаться. Она так громко думала? Или в воздухе над подъездом до сих пор висят оставленные волшебной рукой письмена?

— Когда это я тебе мстила? — Элин голос сорвался на некрасивый фальцет

Затрезвонил телефон. В сумке. Эля чуть не подпрыгнула. Овсянка не дернулся. Экая выдержка.

— Он у тебя давно орет, — по-деловому сообщил он.

Эля подозрительно покосилась на молнию, за которой в кармашке пряталась трубка.

— Вроде бомбы нет. — Алька попытался изобразить на своем лице суровость.

Звонил папа. Сообщил, что они ушли. Извинился за случившееся. Обещал в другой раз обязательно познакомить с Наташей, она хорошая девушка.

— С мамой ее познакомь, — прошептала Эля в гаснущий экран сотового. Конечно же, под конец папа попросил ничего не рассказывать маме. Ага, сейчас! Мама и без нее все узнает. У мамы нюх. Скандал неминуем. И как тут, скажите на милость, не волноваться?

— Ну вот, можно пойти поесть. — С чувством выполненного долга Эля закрыла сотовый. — Очень хочется холодца с хреном. От хрена хренеют, от уксуса уксятся, от горчицы огорчаются. А сдобы у меня нет, поэтому добреть не будем. Идем?

Овсянкин кивал. «Алису в Зазеркалье» он читал. Энциклопедист недобитый.

— Виль, нас в гости зовут, — не отводя от Эли взгляда, позвал Альберт.

Эля поморщилась. Все-таки склероз вещь страшная. Она не помнила, чтобы звала кого-то, кроме Овсянки.

— Втроем в лифт не влезем, — пробормотала она, доставая из кармашка сумки ключи. Как же приятно держать в руке тяжелую железную связку. Уверенности в душе точно прибавляет. — Кому-то пешком идти.

— Ну, как хозяйке мы тебе уступим это право. Какой этаж нужен?

— Первый.

Виолетта улыбалась, непонимающе хлопая ресницами. Такую не пробьешь. И голос у нее мощный.

— Давно хотела спросить, — начала Эля, и Виолетта тут же направила свою улыбку в ее сторону, — ты случайно в хоре не поешь? Голос твой как будто где-то уже слышала.

— Нет. Я плаваю, — смутилась Вилька.

— Хлорка как раз голосовые связки развивает, — согласилась Эля, открывая дверь. Железный Дровосек! Все скрипишь?

На третий этаж шли пешком.

— Лягушачьи лапки под майонезом, свиные головы с трюфелями или авокадо в лимонных дольках?

— Чай и бутерброд с колбасой. — Алька стойко сдерживал Элины нападения. — Виль, тебе тоже?

— Лучше с сыром.

Мы даже собственное мнение имеем. Как мило…

— Сыр с плесенью, хлеб без корочки. Времена суровые.

Она ввела гостей в квартиру. Гости не стали растекаться по комнатам. Собранно вымыли руки и уселись за столом. Ну прямо Винни Пух и Пятачок. Баночки меда только не хватает.

Эля помрачнела. Что-то она устала. Какие чудеса случаются с людьми, пережившими тяжелый стресс и грохнувшимися в обморок? Кроме провалов в памяти и галлюцинаций?

— Так что там сказал Петрович?

Чайник сипит, чашки на столе, с чайной ложечки в белоснежные керамические стенки шуршит песок — самое время говорить на серьезные темы.

— Тебе дословно или в общих чертах? — осведомился Альберт терпеливо.

— Дословно долго?

Семен Петрович любил поговорить, а также поучить жизни.

— Полчаса.

Овсянкин выбрал чашку с листиками, Вильке подсунул с мишками. Какой хитрый, себе побольше взял. Насыпал сахару ложек пять, сластена. Одни убытки от этих гостей. В магазин их, что ли, за сахаром отправить?

— Тогда в общих чертах, — смилостивилась Эля, раскидывая по чашкам пакетики, гостям — один на двоих. Справедливо. Чего их баловать?

Хлеб, майонез, колбаса, сыр. Где-то еще завалялась банка с маринованными огурцами.

— Если в общих, то он считает, что я был не прав, что нельзя мешать чувства и спорт…

— А ты мешал? — показно удивилась Эля, застывая с хлебом в одной руке и тюбиком майонеза в другой. Сейчас опять начнет признаваться в любви. А она ему на голову майонеза выльет — вот красота! Виолетта оценит.

— Да. — Овсянкин был монументален. Эля хмыкнула — она была права. — Я считаю, что тебе надо помочь.

— В чем?

Не о том он говорил. Где страстные признания?

От удивления выдавила слишком много майонеза. Ладно, возьмет бутерброд себе. Жаль эдакую роскошь отдавать врагу.

— Ты почему-то решила, что мир к тебе несправедлив, что тебя постоянно в чем-то обижают.