Пабам, и вновь на БАМ (СИ)

Однако несмотря на полное укутывание в доху, к нашему приезду все члены настолько одеревенели, что из кузова спрыгивали словно троица в «Кавказской пленницы» из рефрижератора при замедленных кадрах. Скорее бы нам сменили эти полушубки и ватные штаны, на танкистский утеплённый прикид. Там черный цвет замечательно виден на снегу, хорошо обогревается солнечным светом, и отлично продуман покрой и утепление куртки.

Те утеплённые штаны с брезентовыми чехлами я никогда не носил, так как в них неудобно взбираться на столбы, а вот в той куртке наоборот куда удобнее чем в полушубке, чьи полы болтаются, как не пришей кобыле хвост. А ещё лицо с носом можно от холода прикрыть специальным покроем куртки, что исключает обморожение носа и щёк.

Свои дохи и прочее барахло мы пока оставили в кузове, вместе с почтой и прочими грузами, а сами отправились греться в помещение. Капитан сразу поспешил рапортовать о прибытии в штаб. А меня туда нисколько не тянет. Вот ещё, вытягиваться перед каждым встречным и козырять, как заводной. Мне и в отведённой для нас комнатушке тепло и приятно.

Постепенно удалось расшевелить и нашего почтальона, но долго кайфовать в тепле нам не дали. Капитан отправил почтальона заняться отправлением и получением почты, а мы поспешили на смотрины оборудования. Так как процесс обещал затянуться на достаточно долгое время. Так что почтальон к нашему возвращению успеет исполнить все свои задачи, и ещё покемарить в тепле.

Он уже служит изрядно и прекрасно усвоил основополагающий принцип — солдат спит, служба идёт. Да и мы все во взводе связи были обучены этому с самого начала. Поднять могли среди ночи и послать на устранение повреждения. А чтобы нам скучно не было — выдать армейский фонарик с посаженной батарейкой.

Они всегда оказывались таковыми, даже прямо со склада. Словно кассеты с записями в автомобиле «Бентли», принадлежащем Кроули из «Благих пожеланий». После пары недель на тех обязательно оказывались записи группы «Квин». Что сохраняло хоть малейшую упорядоченность в этой безумной вселенной, подверженной энтропии.

Ругань с кладовщиками-прапорами, желающими подсунуть худшее, — привычная армейская зарядка и тоже привносит свою упорядоченность и постоянство. Я ещё не видел ни одного, чтобы отдал лучшее, а на складе оставлял себе неисправное. Оно там будет пылится десятки лет пока не спишется или не растворится в воздусях, но всунуть другим неисправное — это предмет гордости для «куска»[2].

На восточном базаре процесс торговли — это развлечение для обеих сторон. И при строгом следовании правилам доставляет удовольствие как продавцу, так и покупателю. В отдельных случаях процесс достигает высот искусства. Но здесь таким и не пахло. Противная сторона не имела ни малейшего представления о правилах благородного проведения торга, о законах и этике этого процесса.

Короче торговаться с ним по таким законам всё равно, что метать бисер перед, нелюбимыми всеми истинными сынами востока, свиньями. Он бы не оценил тонкости и красоты, а только видел бы в торге свою личную выгоду.

Оттого оставил перепалку на командира, а сам лишь скромненько, но досконально проверил комплектацию и ЗИП. Испытал технику в работе и оценил её состояние. Потребовал заменить неисправное и некондиционное, чем вызвал острую неприязнь, явно написанную на лице прапора.

С таким дотошным солдатиком тот ещё не сталкивался. Обычно им по барабану, как оно будет работать, лишь бы принять, поставить печать и подпись, да быстрее смотаться обратно или с большей пользой потратить выпавшее свободное время.

Но мне-то на том оборудовании работать и осуществлять техническое обслуживание оного, и так не отличающегося высокой надёжностью и отлаженностью механизма. С этим ещё придётся повозиться самостоятельно, а опыт слесаря-сборщика аппаратуры придётся очень кстати. Необходимо хорошенько отладить и отрегулировать, чтобы не рвал плёнок и не заедал.

Таким образом и по причине моей дотошности мы провозились значительно дольше, чем рассчитывал наш замполит. Так что он оставил меня самого разбираться с кладовщиком, и направился в политотдел решать свои более глобальные вопросы.

Прапор ждал этой минуты цiлу годину[3], и сделал попытку меня построить. На дурачка решил взять. Я отвечал ему исключительно по уставу, но не уступал ни пяди родной, завоеванной с боями позиции.

В конце концов даже ему надоела эта перебранка, и решил побыстрее избавиться от таких посетителей, занявшись другими более полезными для сердца и души делами. В нашем городе такое называют гешефтом[4]. А в армии хомячеством, ведь тот, как известно, всегда тянет всё в норку, и побольше набирает в защёчные мешки.

Когда бурные споры попритихли, явился капитан Божедомов и тем избавил прапорщика от моего присутствия. По взглядам последнего я у него продвинулся в самый верх списка антипатий, и теперь даже зимой снега не допрошусь, хотя бы им обильно засыпано всё вокруг.